История балтийских славян 1885 г Александр Гильфердинг Про языческих жрецов и храмах балтийских славян

XXV. Первые известия о борьбе балтийских славян и саксов. — Возвышение и падение вагров между V и VIII в.

Первые войны балтийских славян с саксами и датчанами известны только в самых общих чертах.

Они древнее всех исторических сказаний северной Европы.

Саксы, у которых не было тех полуисторических, полумифических преданий или саг, которыми так богато скандинавское племя, сохранили одно лишь воспоминание,

что им искони были враждебны балтийские славяне и воевали они с ними с древнейших времен.

Поначалу война между саксами и славянами в Нордалбингии, без сомнения, велась мелкая, пограничная, какая естественно происходить между враждебными народами, когда они еще живут в своей племенной независимости, без единства и государственной власти.

Такая война (пример ее представлял в новое время Кавказ, до прибытия русских), не порождает великих, общих предприятий, но ведется беспрерывно, и, делая из каждого человека самостоятельного воина, необыкновенно способствует развитию личной доблести.

Какое-то темное, можно бы даже сказать символическое, известие об этой древней борьбе славян с саксами сохранил Адам Бременский. Описывая восточную черту, разграничивающую Нордалбингию от Славянской земли, он, между прочим,

указывает на маленькое озеро Агримесвидиль (теперь Штокзее, на запад от Плунского озера):

"Агримесвидиль, говорит он, где и сражался Бурвидо в единоборстве с бойцом Славянским, и убил его, и камень на том месте положен на память".

Эти слова как бы намекают на какое-то давнишнее предание о бое Славянина с Саксом; но ничего верного, разумеется, предположить нельзя [18].


На славянской стороне всю тяжесть борьбы в Нордалбингии приходилось тогда, по необходимости, нести племени пограничному, ваграм.

Прочие ветви балтийских славян, не соприкасаясь непосредственно с саксами, могли, с тех пор как немцы были прогнаны с Балтийского поморья, оставаться более или менее в покое, и подвергались разве нападениями морских витязей из Дании.

Было время, и о нем смутно помнит летописец, когда первым, самым воинственным народом на Балтийском поморье были вагры.

Свое значение и свою силу они получили от беспрерывной войны с соседями: война их воспитала и укрепила; война породила у них, вместо племенной раздробленности, народное единство, какого требует постоянная оборона от неприятелей, и выдвинула между ними сильных князей.


Тогда они возобладали и над всеми соседними славянскими племенами: князья вагров подчинили себе бодричей, кичан (ветвь лютичей), и даже распространили свою власть на ветви гораздо отдаленнейшие.


Когда это было и чем кончилось?

Оно было очень давно, конечно после совершенного освобождения балтийских славян от немецких дружин, т. е. после V в., но и не позже VIII в.; ибо в VIII в. вагры уже не имели того значения, и соседние бодричи не только от них не зависели, но даже сами господствовали над ними. Когда произошел этот переворот, сломивший силу вагров и возвысивший бодричей?

Было ли против вагров восстание и междоусобная война, в которой их низложили? Этого уже история не помнит. Едва ли обошлось без насилия: это тем вероятнее, что в VIII и IX вв. вагры совершенно исчезают, так что бодричи даже распоряжаются их землей, одни ведут войну в Нордалбингии и берут для себя страну покоренных на время саксов; о ваграх же нет и упоминания, и только в следующее время, мало-помалу, опять выступают они и получают между балтийскими племенами некоторое значение.

Но никогда уже не могли вагры вернуть своей прежней власти и все примыкали к бодричам, как второстепенная ветвь, действуя с ними заодно и разделяя их судьбу.

Во всяком случае, возвышение вагров, их господство и падение важно в истории балтийских славян. Это было первое событие в их жизни с тех пор, как они сбросили с себя власть немцев и стали вполне независимы. Это была первая их попытка установить у себя единство и государственное устройство. Как у других славян, у чехов, у руси, так и у них, внешняя причина, война и нужда в обороне, породила стремление к государственной жизни. Подвергаясь наибольшей опасности от чужих народов, балтийские славяне ощутили такое стремление в самую раннюю пору; первая попытка их не удалась, и такова была вся их история, с самого начала до последнего времени: разрушение и неудачи.

XXVI. Датские саги о столкновениях датчан с балтийскими славянами

О беспрерывных столкновениях балтийских славян с датчанами, какие бывали с древнейших времен, сохранилось много известий в сказаниях или сагах, которыми скандинавские народы увековечивали своих героев и их великие подвиги.

Разумеется, эти поэтические предания не могут быть приняты за чистую историческую быль.

К тому же еще, древние датские саги дошли до нас не в своем первоначальном, простом виде, а в латинском сочинении знаменитого стилиста XII в., Саксона Грамматика, переделанные на исторический лад, соединенные в одно целое и испещренные риторическими прикрасами.

Рассказы саг тем более ненадежны, что не только искажают в происшествиях подробности, смешивают имена и местности, путают порядок и последовательность, но не дают даже верного общего очертания событий.

Нет ничего одностороннее и пристрастнее народной памяти и народной поэзии: она рада помнить только то, что для народа приятно и лестно, и даже готова переделать жестокое поражение в блистательную победу; и из таких-то односторонних сказаний соткана вся древняя часть датской истории Саксона.


Но все же, очевидно, эти сказания не были чистой выдумкой народных поэтов или Саксона Грамматика: без сомнения, в них хранились какие-нибудь смутные воспоминания о действительных событиях самых отдаленных веков.

Так, например, доказано, что даже приход Одина и Асов в Скандинавию, принявший в сагах совершенно образ мифа, имеет некоторое историческое основание и случился около II в. по Р. X.

Почти современником Одину выходит у Саксона князь славянский Скалк (так он его называет)

; когда еще жив был Балдер, знаменитый в скандинавской мифологии сын Одина, этот Скалк, по рассказу Саксона, воевал с морским королем, датчанином Гельгоном, который будто бы победил его на море и наложил дань на Славянскую землю.

О другой войне славян с датчанами, также в мифическое время, говорится у Саксона обстоятельнее: "Когда после смерти Датского Короля Готера, сильного властителя, Шведы и Корсь, платившие ему дань, освободились, то и Славяне решились отпасть от Датчан.

Новый король Рорик собрал ратников своего государства, и, восхваляя перед ними дела предков, подстрекал их к соревнованию и мужеству.

Славяне, зная, что не следует вести войну без предводителя, поставили себе короля, который дал бы единство их действиям.

Выстроив на видном месте часть войска, они скрыли в засаде два отряда вооруженных людей. Но им не удалось обмануть противника, а, напротив, они попались сами.
Сидевшие в засаде люди были окружены Датчанами и побиты.

Товарищи их ничего не знали об их смерти. Они долго ждали сражения, и, наконец, один из них, соскучившись, вышел вперед, и, чтобы, покончить дело, предложил Датчанам поединок.

То был жрец (или гадатель); он отличался ростом и стройностью тела.

Условие поединка было (вот тут-то явно, что об этом деле пел народный датский певец: условие очевидно не равное): за победу — свобода от дани, которая прежде платилась Датчанам, за поражение — прежняя дань.

Славянину навстречу выскочил юноша, храбрый, но не такой крепкий; с первого удара Славянин убил его.

Велико было ликование на Славянской стороне, но условия, видно, не исполнили, и на другой день победитель опять явился с вызовом.

Он был полон надежды, а Рорик — страха и смущения: он замечал, что Славяне смотрели уже с презрением на тех, кому прежде повиновались, и что между Датчанами не находилось равного Славянскому бойцу.

Наконец, выступил Уббо, сильный и мышцами, и знанием чар. На берегу, в виду Короля, который сидел на корабле, отмерили поприще; стена зрителей его окружила; при глухом гуле голосов, при страстном внимании толпы, двинулись бойцы в рукопашный бой, сильные оба, нанесли друг другу смертельные удары и тут же оба пали мертвые.
Это побудило Славян, — так оканчивается предание, — примириться с Рориком и согласиться на прежнюю дань".


Спустя много времени, один из храбрейших королей, о котором говорят древние датские саги, Фрото III, собрался на славян войной.

Никогда еще датчане не снаряжали такого флота, никогда не собирали такого войска: флоту не было места в гаванях, а войско было так велико, что для сокращения пути срывало горы, засыпало болота, строило исполинские мосты.

Князь славянский Струнико (имя звучит как-то по-славянски, но сильно искажено) испугался и просил перемирия. Ему отказали.

Началось великое сражение, и в нем Струнико пал с храбрейшими воинами. Славяне были побеждены и признали верховную власть датчан.

Тогда Фрото велел вестнику собрать славян на сходку и провозгласил, что всякий, кто грабил и разбойничал, получит от него награду.

Множество народа выступило вперед. Тогда король сказал славянам, что следует им от этой чумы очистить свою землю, и велел им самим тут же при нем казнить своих соплеменников.

Таким образом Фрото, — заключает датское сказание, — истребил большую часть славянского народа. Остальные же помогали ему в войнах его.


О славянах упоминается и в преданиях о Старкатере, знаменитом у скандинавов витязе, который совершал подвиги не хуже Геракла или русского Ильи Муромца.

Замечательно, между прочим, одно предание, указывающее на междоусобные войны балтийских славян, какие действительно часто у них бывали, особенно между бодричами и лютичами; это предание запечатлено тем древнейшим мифическим характером, который олицетворяет целый народ в общем имени одного исполина: Вин (т. е., очевидно, винд, славянин) помогал Старкатеру в войне с разными племенами; сражаясь вместе против корси, сембов (т. е. пруссов) и других восточных народов, они одерживали знаменитые победы.

Потом Старкатер, возвратясь из дальних стран к Балтийскому морю и прибыв в землю Польскую (т. е., вероятно, вообще к ляхам), победил в единоборстве бойца, которого (так говорит Саксон) датчане называют Валце, а немцы, с небольшим изменением звука, Вильце. Такое сказание о различном у датчан и немцев произношении этого имени свидетельствует, что противник Старкатера был не один человек, а скорее олицетворенный народ, и, действительно, велеты назывались у немцев вильтами или вильцами, а у скандинавов вальцами.

Предание это ходило по всему северу: оно приводится не только Саксоном Грамматиком, но и старинными руническими исчислениями древних датских королей.


Таким образом, уже в самой глубокой древности являются у балтийских славян признаки внутренних не согласий между отдельными племенами: одни стоят за датчан, другие с ними воюют.

XXVII. Саги о Гаральде Гильдетанде. — Королевство Рейдготское

Более историческим лицом представляется Гаральд Гильдетанд, датский король, который, ориентировочно, жил в конце VII века.

Рассказывают, что он ходил на славян, победил их и такое оказал уважение к храбрости князей славянских, Дука и Даля, что не захотел их убивать, а велел увести в плен и потом принял в свою дружину.

Во все последующее время славяне являются союзниками датчан в разных войнах.


Главной опорой Датского государства в эту древнейшую пору, как и после, были Датские острова.

Ютландия была более или менее независима и только впоследствии стала постепенно сливаться с Данией. О Гаральде можно сказать с некоторой достоверностью, что он первый распространил свою власть с Датских островов на ближайшую часть материка.

Здесь он основал загадочное государство Рейдготию, о котором только в сагах и говорится.

Впрочем, саги не определяют положительно, что за страна была Рейдготия: одни утверждают, что это Ютландия, и что там обитала ветвь готов, другие относят Рейдготию далее на восток и заставляют граничить с землей гуннов, которая помещается в юго-восточной Германии, да и Рейдготию причисляют к Германии.

Имя Германии скандинавы распространяют на всю среднюю Европу, но отнюдь не на Ютландию, которая была им хорошо известна.

Тут же говорится, что подле Рейдготии лежала Виндландия, т. е. земля балтийских славян, по преимуществу Поморье, и что Виндландия как-то от нее зависела.

По таким указаниям нет возможности определить точного значения Рейдготского королевства. Только общепринятое мнение, что Рейдготия есть Ютландия и прозвана по готам, кажется невероятным, потому что, насколько известно, готы сюда никогда не заходили, и притом Ютландия была так хорошо знакома скандинавским народам, что едва ли бы могла на время двух-трех поколений получить, а потом без следа утратить имя, для самих скандинавов непонятное.

Позволим себе другую догадку.

Главный, древний город лютичей, уважавшийся на всем Балтийском поморье, назывался Радигощем.

Не подпал ли он с окрестной страной как-нибудь власти датских удальцов, как, например, позже Новгород варягам, и не основалось ли здесь кратковременное скандинавское государство, которое, с небольшим изменением звуков, в духе скандинавской речи,

по Радигощу прозвалось Рейдготией

?

Этим объяснилось бы и подчинение Виндландии (Славянской земли) Рейдготскому государству, его помещение в соседство гуннов и причисление его к Германии.

Впоследствии же, когда забылось настоящее значение Рейдготии, а между тем знали, что так называлась часть материка, принадлежавшая одному из датских королей, легко могли подумать, что дело шло о Ютландии, а из самого слова Рейдготия заключить, что эта земля была готская.

Если бы это предположение оказалось верным, то можно было бы из саг о Рейдготии вывести несколько любопытных известий о древнейшей истории балтийских славян.

Но как оно, при неопределенности скандинавских преданий, только гадательное, то нельзя основывать на нем никаких исторических заключений. Надо ограничиться простым изложением саг.
Есть целый круг сказаний, в которых Гаральд потерял свое значение могущественного датского государя, властвовавшего над соседними славянскими племенами, и является только королем рейдготским. Весь этот круг сосредоточен около чудного меча Тирвинга, выкованного карлами-волшебниками для Сваврлама, Одинова внука, меча, клинок которого сиял лучами, как светило, и который, вынутый, не входил в ножны иначе, как смоченный свежей человеческой кровью.

Две целых саги рассказывают о его происхождении, о гибели каждого его владельца, о том, как он был зарыт в могилу с Ангантиром, третьим владельцем, и страшными заклятиями вызван из земли дивной девой Герварой, как она им сражалась и потом, выйдя замуж, дала его Гейдреку, любимому сыну, как Гейдрек, прибыв в Рейдготию к королю Гаральду, уже старому и слабому, помощью чудного меча доставил ему победу над врагами, а там убил его и стал сам королем рейдготским.

Далее рассказывается о победах Гейдрека над гуннами, поездка его в Русь, где ему дана была в супружество дочь королевская, получившая в приданое Виндландию, и смерть его от меча губителя.

Гейдрек объезжал однажды свое государство и собирал дани, как вдруг, ночью, рабы ворвались в его палатку, схватили Тирвинг и убили великого воителя.

XXVIII. Битва при Бравалле. — Торжество славян над датчанами

Более похожи на историческую быль те сказания, в которых Гаральд является сильным властителем, подчинившим Дании некоторые из славянских племен.

Особенно прославилась на всем севере и много воспевалась последняя его битва при Бравалле [19], где впервые счастье изменило ему, уже престарелому и слепому.

Битва была ужасная.
На одной стороне сражались датчане и славяне, их союзники, на другой шведы и норвежцы.

Между славянами первая была Висна (у исландцев Висма), дева суровая и привычная к войне.

У древних скандинавов было много таких женщин и дев, которые брались за оружие и ходили, морскими царицами, на отважные разбои; может быть, предание перенесло на славян черту скандинавских нравов, но может быть также, что и у балтийских славян, столь же отважных и не менее чтивших женщину, являлись охотницы до смелых подвигов.

Висна вела в бой целый свой полк славянский. Славяне эти отличались от прочего войска своим вооружением. У всех были маленькие щиты медного цвета и чрезвычайно длинные мечи: в рукопашном бою славянин перебрасывал щит за спину или передавал слуге, несшему вьюк, и с открытой грудью с мечом в руке бросался на врага. Было много славян в этой битве при Бравалле, и они сражались упорно; Висна несла знамя датского войска.

Но неприятель победил, и Гаральд был убит.


Сила датчан была надолго сломлена.

Тогда, вероятно, славяне захотели воспользоваться их слабостью, и началась многолетняя война.

По рассказу Саксона Грамматика, славяне, после многих незначительных действий, решились, наконец, на великое предприятие и с огромными силами проникли в Ютландию.
Но и на чужой земле они не догадались поставить себе начальника и, действуя вразброд, были разбиты.

Поражение, видно, вразумило их, и они избрали себе вождя. Затем успехи их были огромны. Через Малый Бельт они переплыли в Фионию и победили там датчан.

В Ютландии было также несколько сражений, и славяне одолевали везде; за несчастным королем датским Сивардом осталась одна Зеландия; все прочие части его королевства, Ютландия, Фиония, и, разумеется, нынешний Шлезвиг, были в руках славян. Сын Сиварда, Ярмерик, и две дочери попали к ним в плен; дочери были проданы, одна в Норвегию, другая в Германию, где они нашли супругов, которые их купили,

а Ярмерик достался королю славянскому Исмару (Весмиру?).

На датчан была наложена славянами дань в отплату за ту, которую те некогда брали со славян.

Потом, однако, Ярмерик, убив Исмара и убежав из плена, освободил свое отечество, а через некоторое время знаменитый витязь и король датский Рангар Лодброк (в середине VIII в.) опять подчинил себе, по словам саг, славян и властвовал над Рейдготией и Виндландией, которые, после его смерти, будто бы достались в удел одному из его сыновей.
Впрочем, саги говорят об этом так коротко и отрывочно, что весь их рассказ о Рагнаровой Рейдготии более похож на повторение истории Гаральда Гильдетанда, нежели на настоящее народное предание [20].
XXIX. Славянское сказание о вел

Маленько отступлю от книги

Как теперь вы сами видите, ничего в летописях Нестора этого нет!!!
Все знали про о Аттилу, но негде у нас в России не упоминалось, что он был славянином. И вообще я уже говорила. что повесть Нестора это только повесть одного рода князей.

XXIX. Славянское сказание о великом походе против датчан

О великом походе балтийских славян на Ютландию после Бравалльской битвы, которое у Саксона Грамматика представлено с таким редким беспристрастием, долго помнили, должно быть, все ляшские ветви, как об общем торжестве.


К нему, вероятно, относится предание, о котором рассказывает польский летописец Кадлубек, приписывая этот подвиг полякам, или ляхам в тесном смысле.

"Заморские страны, говорит он, были также свидетельницами их побед. Они покорили не только все народы по эту сторону моря, но и Даномалхийские (т. е. Даномаркские, Датские) острова: одолев сильные их войска в морском сражении, они проникли до крайних пределов этих островов и подчинили себе весь тамошний народ. Короля Канута [21]они сковали, а Датчанам дали на выбор, или платить дань, или одеться в женское платье и зачесывать волосы по-женски, в знак "бабьего" бессилия.

Но пока те спорили о выборе, их заставили принять и то, и другое". В этом замечательном предании, несмотря на сказочный его вид, очевидно, сохранилась народная память о великом поражении датчан, и о временном покорении славянами Ютландии и близлежащих островов.

Только оно, разумеется, должно быть отнесено не к полякам, которые не могли иметь столкновений с датчанами и никогда не ходили по морю, а к ближайшим их родичам, ляхам прибалтийским.

XXX. Следы славянских поселений на Ютландском полуострове

Таковы свидетельства народных преданий о давнишних столкновениях балтийских славян с их соседями, немцами и скандинавами.

Трудно решить, до какой степени достоверны рассказы Саксона Грамматика и скандинавских саг о завоеваниях датских королей на славянском Поморье, но несомненно свидетельство датчан и поляков о бывшем когда-то необыкновенном распространении балтийских славян на западе: оно подтверждается многочисленными их поселениями в самых отдаленных краях, в западной Германии, в Голландии и даже в Англии.


После того как балтийские славяне одолели пришлые дружины, которые их так долго угнетали, и приобрели себе на Поморье полную свободу, не могло не быть для них поры сильнейшей предприимчивости и расширения.

Может быть, она и настала вскоре после Аттилы, когда везде еще продолжалось наступательное движение славянских племен, сообщенное им гуннским завоеванием; может быть, и позже, в VII в., когда южные соседи балтийских славян, чехи, уже образовав могущественную державу

под властью Само, первого государя славянского, сломили силу аварскую и отбились от франков, и когда напор славянского племени на юг и запад возобновился сильнее прежнего. Как бы то ни было, главные поселения балтийских славян в западных землях уже достоверно существовали в VIII в.

Значительнейшие из этих поселений шли, очевидно, с моря.

Их основали велеты (лютичи), первые мореходы в славянской семье.

Близ восточной оконечности нынешней Голштинии, в земле Вагрской, первая их стоянка, в морских походах на запад, обозначается именем города Лютикенбурга [22](теперь Lutjenborg).

Когда-то, видно, лютичи заняли это место у вагров, своих соплеменников.


Далее мы встречаем весьма древние поселения славян на северо-западной оконечности Ютландии, на берегу Скагеррака; но нельзя сказать утвердительно, какому племени они принадлежали, велетам или бодричам с ваграми, были ли они заняты с моря или сухопутным нашествием, и находились ли в связи с мимоходным покорением Ютландии, о котором только что было сказано.

Мы знаем об этом славянском поселении только по названиям местностей: северо-западная часть Ютландии называлась в старину Woendlesysoel, теперь Wendsysel, т. е. селение вендов, и заключала в себе волости Woendlefolkhoeret и Winoebioerghoeret; жители назывались Woendelboer, у латинских писателей Vandali; до сих пор там существуют города Wester-Wandel, Oster-Wandel, Winabiorg, (т. е. Виндский город).

XXXI. Славянские поселения в Нидерландах и Англии

Гораздо определеннее известия о колониях велетов в Голландии.

Важно свидетельство знаменитого англо-саксонского писателя (начала VIII в.) Беды Преподобного, который говорит, что (около 700 года) мажордом Пипин назначил св. Виллиброрду местом для епископского престола новообращенной им страны фризов, "свою славную крепость, которая называется у тех народов древним именем Вильтабург, т. е. городом вильтов, а на языке галлов Trajectum (Утрехт)".


Кроме того, есть Голландская летопись, которая очень часто упоминает о поселениях славян вильтов (т. е. велетов) между фризами и нижними саксами в северной Голландии и Гельдрии

, и о постройке около Утрехта (Ultrajectum, Trajectum) славянской крепости Вильтенбург.

Эта летопись, правда, составлена в XV в. и исполнена всяких баснословных рассказов; но без сомнения, основанием для нее послужили народные предания и поверья, и отчасти древние памятники; к тому же в XV в. велетов давно не существовало, и далеко уже было то время, когда славянские ветви жили в западных краях Европы; значит, Утрехтский летописец не мог прийти к мысли о поселениях велетов близ устьев Рейна, если бы не знал о них по народным преданиям Голландии.


Замечательно в его рассказе,

что голландские славяне обитают там с самых древних времен и, хоть воинственны, но живут в ладу с окружающими фризами и саксами: эти три народа избирают себе общих вождей, и славянский город Вильтенбург является у них как бы столицей.

К несчастью, из невнятного повествования Утрехтского летописца нельзя вывести никаких заключений о делах и судьбе местных славян.


Он сообщает нам определенно только два-три события, и то самых бесцветных, именно, что король франкский Дагоберт (в начале VII в.) покорил фризов и славян-вильтов, разрушил Вильтенбург и укрепил город Trajectum (Утрехт); что Пипин Геристальский, полностью подчинив своей власти Славонию (т. е. фризскую) и Голландию, превратил их в область, которая получила название восточной Франции; что св. Виллиброрд (тот самый, о котором приведено выше свидетельство преподобного Беды), освятил церковь "у древнего Славенбурга, что теперь Vloerdingen"; наконец, он уверяет, будто бы св. Бонифаций, знаменитый проповедник христианства в западной Германии, послал (в 702 г.) 30 священников и дьяконов в Славию (т. е. землю славян во Фризии) обращать язычников, и потом сам пришел туда, убедил некоторых, но вскоре погиб с товарищами мученической смертью от тамошнего народа.

Другие сказания приписывают его убиение собственно фризам; мы не беремся решать, ошибся ли Утрехтский летописец, или прочие источники смешали славян, обитавших во Фризии, с настоящими германскими фризами.


Какое бы, впрочем, суждение не было произнесено над отдельными сказаниями Утрехтского летописца, все же остается несомненным,

что в VII и VIII в. в нынешней Голландии между фризами и другими тамошними германцами были славянские поселения,

принадлежавшие именно к храброй ветви велетов.

Очевидно, эти славяне, маленький островок, со всех сторон окруженный сплошной массой германцев, должны были совершенно с ними слиться; но доныне еще названия местностей гласят об этой ветви славянского племени, занесенной в такую даль и заглохшей среди чуждых народов запада.

Таковы: местечко Вильтенбург, близ Утрехта, Вильта, Видениц (т. е. Воденец), Камен, Свята и другие.

Несомненную связь с поселениями велетов в Голландии имели велеты (вильты) английские.

Может быть даже, часть славян, приехавших в Голландию, по какому-либо случаю переселилась потом в Англию.

Утрехтский летописец повествует, что в века глубокой древности славяне-вильты, изгнанные из Англии, прибыли в Голландию и там основались

.

Этот рассказ, кажется, намекает на связь велетов голландских с английскими, хотя, очевидно, велеты перешли не из Англии в Голландию, а наоборот. Тот же писатель говорит,

что с англами и саксами, которых Генгист и Горса привели в Британию, были также славяне.

Это известие довольно вероятно, по соседству западных славянских ветвей с англами и саксами, но нельзя сказать, до какой степени оно достоверно.

Во всяком случае, о значительном поселении славян велетского племени на юго-запад от Бристольского канала, свидетельствуют имена, как-то: страна Вильтс, в старину Wiltsoeten, т. е. селение вильтов, город Вильтон, графство Вильтшир и т. д.

Впрочем, эти вильты, как и голландские, не имели своей собственной истории: рано утратив славянскую народность, они во всем разделяли судьбу англо-саксонского племени.

XXXII. Поселения балтийских славян в западной и южной Германии

Таковы важнейшие поселения балтийских славян за морем.

С другой стороны, они переправлялись через Лабу и выбирали себе жилища в Германии, не только поблизости своих коренных земель, но даже в самых отдаленных местах.

Трудно только определить, какие именно племена образовывали эти колонии.

Северные, вероятно, происходили от балтийских ветвей; но те, которые основались южнее, не знаем, кому приписать, стодорянам, лабским сербам, чехам, или даже хорутанам.

Переселения славян в Германию восходят к весьма древнему времени и производились, насколько известно, мирным образом: славяне двигались большими толпами по торговым дорогам и занимали в пустынных краях Германии свободные места.

Часто даже сами немцы приглашали их селиться на необработанных полях с условием известной платы и находили в том выгоду,

потому что славяне были отличные земледельцы.

По достоверному известию,

уже в 736 году было значительное число славян (вероятно, стодорян или сербов) на берегах реки Фульды, одного из источников Везера

.

Тут же и южнее, около Вирцбурга, в половине VIII в., селил их св. Бонифаций, раздавая им пустынные земли, отведенные церквям в новообращенной Германии.

Таким образом, в северо-западной части нынешнего Баварского королевства, между Вирцбургом, Нюрнбергом и Бамбергом, около Майна и по всему течению реки Раданицы, в VIII и IX в. образовались целые славянские края.

В грамоте 846 г. страна эта называется землей "Славян, которые живут между Майном и Раданицей и именуются Майнскими и Раданицкими Винидами". Эти славянские поселения были так значительны, что еще в XII в. не успели совсем онемечиться. [/h3

]Для нас весьма любопытно то, что славяне, проникшие так далеко на юго-запад Германии, принадлежали отчасти к ветвям балтийским: и в этой стране являются опять велеты (вильты); на юг от истоков Раданицы, между Нюрнбергом и Донаувёртом, был город Вильтенбург (теперь Вильцбург).

[h3] Какова была предприимчивость маленького племени, которое, обитая вблизи Рюгена, основывало поселения и строило города в Англии, в Голландии, в Баварии!

XXXIII. Торговая деятельность балтийских славян. — Торговля вагров и бодричей

Мы рассмотрели одну сторону тех отношений, в которые судьба поставила балтийских славян.

Естественные условия положения и характера вели их к нескончаемой вражде и борьбе с соседними народами; возбужденная в них до высшей степени удаль вызвала отважные их переселения на дальний запад.

Но те же самые обстоятельства, которые были причиной враждебных столкновений балтийских славян с германскими племенами, искони также заставляли их входить со своими соседями в мирные связи путем торговли. Приморский народ, ставший мореходным по необходимости и охоте, соприкасавшийся так близко и сообщавшийся так легко с другими народами, балтийские славяне не могли не полюбить торговой жизни.

Действительно, мы знаем, что еще задолго до Р. X. венеты на Балтийском поморье вели торговлю янтарем.

На время, может быть, поморская торговля пострадала от немецких дружин, которые, наверное, предпочитали войну и добычу мирной и трудовой деятельности.

Но с независимостью торговля вновь возникла у балтийских славян и вскоре достигла такого развития, что удивляла современников своей обширностью.


Географический вид юго-западного, славянского берега Балтийского моря указывает на четыре места, самые выгодные для торговли: у крайнего на юго-западе изгиба, в земле вагров; у нынешнего Висмарского залива, в земле бодричей; у обширного лимана, где сходятся три устья Одры с устьем Пены в земле поморян, и у впадения Вислы в море, на границе поморян и пруссов.

В этих-то местах и сосредоточилась торговля балтийских славян, и основались лучшие их города. Только ваграм, непрестанно теснимым соседними народами, некогда было торговать, разве, может быть, во времена самой отдаленной древности.

Однако и при всех невыгодах пограничного положения, древний город их Старыгард был весьма внушителен; гавань его находилась в сообщении с Гамбургом и с Волыном, главным торговым городом приодерским.

Но в XII в., когда вагры совершенно изнемогли, когда их страна перешла в руки немцев и закончилась многовековая война, местные преимущества взяли свое, и новый вагрский город Любица (Lubeck), лежавший несколько южнее покинутого Старого града, слишком близкого к Дании, сделался одним из знатнейших торговых мест Германии.

В начале IХ в., а вероятно и гораздо раньше, у Висмарского залива процветала торговля в Рароге, главном городе бодричей, которые сами назывались рарогами

.

Она имела в это время такое значение, что пошлины, которые взимались с купцов, торговавших в Рароге, были одним из важных доходов датских королей.

Однако уже в IX в. война коснулась Рарога и пресекла его деятельность.

Разрушенный датчанами, он опять отстроился, но никогда уже не получал прежнего торгового значения. Даже славянское имя его вскоре исчезло, по крайней мере, в летописях более не встречается, и заменилось немецким названием Микилинбурга (т. е. Большой город).

Хотя нет на то прямых свидетельств, но можно, кажется, принять за верное, что Рарог и Микилинбург один и тот же город: ибо, во-первых, и тот, и другой именуются главным городом бодричей; во-вторых, бодричи носят прозвище рарогов в то самое время, когда летописцы называют главный город их Микилинбургом: поэтому, если мы предположим, что Микилинбург имел свое славянское название (а это, кажется, несомненно), то едва ли найдем другое, как Рарог, которое именно совпадало бы с общим названием бодрицкого народа; по крайней мере, в современных свидетельствах нет решительно следа другого славянского имени для Микилинбурга.

Как бы то ни было, впрочем, торговое значение разрушенного Рарога не воскресло в обновленном Микилинбурге: война не позволяла.

Но опять и здесь, когда бодричи были истреблены и земля их обращена в немецкое поселение

, вместе с миром снова водворилась торговля.

Однако и Микилинбург, который, как и многие города того времени, лежал на некотором удалении от морского берега, чтобы безопасность от разбойничьих кораблей соединялась с выгодой приморской пристани, был покинут, подобно Старому граду, и стал деревушкой,

а в нескольких верстах от него, в новом городе, по-славянски Весмир, по-немецки Висмар, закипела торговая жизнь.

XXXIV. Торговля поморян. — Город Волын или Юлин

Только вдали от поприща войны с немцами и датчанами процвела славянская торговля на Балтийском поморье после IX в.

Она сосредоточилась близ устьев Одры и тут достигла наивысшего своего развития. Здесь было несколько славянских торговых городов: Щетин (Stettin, теп. Штеттин. — Ред.), при разделении Одры на рукава, другие же по правому рукаву ее, так наз. Dievenow: на южном крае острова Волына — Волын; напротив этого острова, на материке, Камен и Клодно.


В самое блистательное время Поморья, когда ничто еще не тревожило там славянского народа, важнейшим из этих городов был Волын (у немцев Воллин или Юлин, у датчан Юмне, — вероятно, — искажение вместо Юлне, у исландцев также Иом, вместо Юм).





"У впадения Одры в море, говорит в XI в. Адам Бременский, находится великолепный город Юлин (по другим спискам, Юмне), знаменитая пристань, где съезжаются окрестные народы, варвары (т. е. славянские и другие язычники) и Греки (т. е. православные, русские).

О величии этого города, про который ходят чрезвычайные и дивные рассказы, надобно сообщить несколько известий, заслуживающих внимания. Юлин самый большой из всех городов Европы [23]; в нем обитают Славяне вместе с другими народами, Греками и варварами.

Даже и Саксы, приезжающие туда, получают равные права с тамошними жителями, лишь бы, во время своего пребывания в Юлине, не исповедовали явно христианства.

Весь народ там еще предан заблуждению языческих обрядов, но, впрочем, относительно нравов и гостеприимства, не найти людей честнее и добродушнее.

В этом городе, богатом товарами всех северных народов, есть все, чего ни спросишь дорогого и редкого…

Из него кратковременным плаванием (на гребном судне) сообщаются с одной стороны с Дымином (теперь Деммин), городом, лежащим недалеко от устья реки Пены, где живут и Руяне; с другой, с областью Семландиею, принадлежащею Пруссам.

Расстояние такое, что от Гамбурга или от реки Эльбы на седьмой день достигнешь до Юмне, путешествуя сухим путем; чтобы ехать морем, надобно сесть в корабль в Шлезвиге или Альдинбурге (Старом граде вагров), и также можно прибыть в Юмне.

Из Юмне же, пустившись на парусах, на четырнадцатый день выйдешь на берег в Острогарде, в Русской земле [24], где столица Киев, соперница Константинопольского скипетра, краса и слава Греции".

Последние слова показывают, что Адам Бременский имел особенно в виду связь Руси с Грецией (и действительно, для западного человека того времени христианская земля вне Римского единства была явлением удивительным), и греки, которые, по его словам, торговали в Волыни, были, очевидно, просто православные, т. е. русские.

Все известие Адама о Волыне чрезвычайно важно. Вот какое развитие имела торговая деятельность на славянском Поморье и как обширен был круг ее сообщений. Невозможно, чтобы такой город и такая деятельность возникли в короткое время. Волын стал процветать, без сомнения, гораздо раньше XI столетия, к которому относится свидетельство Адама Бременского, может быть, с той поры, как удары немцев и датчан обрушились на западные города славянского Поморья и убили их торговлю.

Как ярко выставляется также в словах летописца характер волынской торговли и волынского народа! Естественно купцам богатого торговлей города составить касту и добиваться монополии: вспомним Финикию и Карфаген, Венецию и города ганзейские.

Но нет: славянская общительность одолела торговую жадность, и не только волынские славяне не стремились к монополии, но даже всякому приезжему давали (употребим выражение, которое для них самих было бы, верно, непонятно) полные права гражданства: запрещение саксам в Волыне исповедовать явно христианскую веру, очевидно, было установлено, уже когда они насильно внедряли свое исповедание среди балтийских славян и тем сделали его для них ненавистным.

Но слова Адама показывают, что для этих саксов, при всей их вражде к славянам, не было в Волыне другого ограничения, что прочим народам позволялось там свободно исполнять обряды своей веры, и что даже христианство, как его исповедовали народы православные, могло оглашать языческий Волын своей кроткой молитвой.

XXXV. Торговля Щетина и прочих поморских городов

Напротив Волына на материке лежал, на берегу Одры, большой и старинный город Щетин (Stettin) [25].

Он также процветал торговлей и, бесспорно, находился в постоянном сообщении с Волыном. Но, по-видимому, Щетин имел другое значение, чем Волын.

Волын был чисто торговым городом, а Щетин имел также значение племенное и государственное.

Щетин был старейшим городом на Поморье, мать и глава всех городов поморских.

Ему оказывали почет и те города, которые могли бы с ним соперничать торговлей и могуществом.

Даже волынцы говорили, что у них старинный закон предков — ничего не постановлять важного без совета и согласия щетинцев: "

Щетинцы глава всего Поморского народа, многочисленнее и сильнее прочих городов; Волын всегда будет следовать их примеру и решению".

Новая черта общительности славянского быта.

В начале XII в. Щетин получил перевес даже в торговом отношении, после нападения датчан на Волын около 1115 года.

Он находился в постоянных и правильных сношениях с ранами.

Ежегодно плыло за море великое множество щетинцев, и можно было в Щетине найти много таких бывалых людей, которые, по выражению немецкого писателя, знали в точности положение, все местности и нравы всякого народа.

Самый город был тогда больше Волына, он казался современникам отличным и огромным, заключал в своей окружности три холма, и около 1120 года имел, по исчислению, девятьсот отцов семейств; женщины, дети, челядь и люди без хозяйства не считались.

Но и Волын в то время, хотя был уже не тот, что пятьдесят лет назад, оставался, однако, большим и сильным городом, вел обширную торговлю и высылал за море не менее купцов, нежели Щетин.

Волынцы все еще крепко стояли за свою независимость и казались немцам народом упорным и неукротимым.

Выгодное положение Волына его отчасти поддерживало: Одрой он легко сообщался с материком, а с другой стороны властвовал над островами, которые прикрывают устье этой реки, и которые, как видно из старинных сказаний, имели в то время, сравнительно с твердой землей Поморской, большее значение, нежели теперь. Поэтому, когда дело шло об избрании места для епархии на Поморье, князь и знатные люди страны назначили епископскому престолу быть в Волыне.


Кроме Волына и Щетина, около устьев Одры было еще много других торговых городов, более или менее значительных.

На реке Пене находился Дымин, важный и как пограничная крепость поморская, и как перевалочное место в торговле с Германией.


Из Германии товары везлись сухим путем до Дымина, где грузились на суда и сплавлялись по Пене до крепости Узноима (теперь Usedom, Узедом.), до Волына, Щетина и т. д.

Также вдоль по берегу Пены от Дымина до ее устья шла проезжая дорога.

Впрочем, неизвестно, велась ли дыминцами также самостоятельная торговля.


На восточной стороне треугольника, образуемого устьем Одры, было два торговых города: Камен и Клодно.


Камен (теперь Cammin) лежал у самой Дивеновы, недалеко от ее устья: то был город весьма значительный уже в начале XII века, а в конце этого столетия он стал наследником Волынской торговли и стал первым городом Поморья.

Положение Клодна (русская форма была бы Колодно) в точности неизвестно: но из повествований о путешествии Оттона Бамбергского по Поморью видно, что город этот находился недалеко от Волына и Камена, на восток, по дороге к Колобрегу: "Клодно очень большой город, говорят эти повествования, и лежит в глубине леса; ежегодно отправляется оттуда в чужие страны множество народа для торговли. За рекою же, которая течет мимо Клодна (вероятно, Рега), Оттон нашел безлюдную окружность обширного города, недавно разрушенного и выжженного Поляками".

XXXVI. Остальные торговые места на славянском Поморье: Рана, Колобрег, Гданск

Такова была торговля на Поморье, что на этом маленьком пространстве земли около устьев Одры могло существовать четыре больших торговых центра (даже пять или шесть, если считать Дымин и тот древний город по соседству с Клодно, который уже в XII в. лежал в развалинах).

Здесь был центр славянской торговли, но она основалась и в других местах.

Остров Рана, несмотря на недостаток удобных пристаней и на воинственность жителей, также вел значительную торговлю.

О постоянных сношениях ран с Щетином было уже упомянуто.

По словам Саксона Грамматика, многие из ран ездили на чужую сторону по разным торговым делам, а у главного, священного их города, Арконы, в особенном, кажется, торговом предместье [26], жило много иностранных купцов. Ране, впрочем, не были к ним так благосклонны, как волынцы.

Рассказывают, что когда им пришлось отречься от язычества и нужно было вытащить из капища уважаемый идол Святовита и разбить его, то они, не вполне еще разуверившись в его силе и боясь его гнева, сами не покусились на это дело, а заставили подвергнуться мщению Святовитову рабов и иностранных торговцев, проживавших в Арконе.


Но монополии не искали и ране.

Около их острова в ноябре месяце, когда поднимались сильные ветры, производилась обильная ловля сельдей, и

они позволяли всякому приезжать и ловить эту рыбу, источник богатства; и действительно, ежегодно она привлекала множество промышленников, немцев и др.

При торговой деятельности, было как у ран, так и у поморцев весьма много кораблей; кораблям своим балтийские славяне умели придавать большие для того времени размеры.

Балтийские славяне прежде датчан выучились строить военные суда, поднимавшие лошадей. О ранском флоте, перевезшем конницу, упоминается уже в 1112 г., но только в 1136 г. датчане в первый раз попытались придать своим судам нужный для этого объем: они поставили тогда на каждый корабль по четыре лошади [27].

На восток от Одерского лимана был также богатый торговлей город, Колобрег (теперь Colberg, нем. Кольберг, польск. Колобжег), один из значительнейших городов поморских, лежавший близ устья Персанты, но, по старинному обычаю, на небольшом расстоянии от моря.

Он процветал особенно благодаря своим солеварням, которые уже славились в Германии, когда земля Поморская была там почти совершенно неизвестна.

Кроме соляного промысла, Колобрег обогащался также сплавом леса по Персанте и обширной морской торговлей.

Случалось, в удобное для плавания время года, ч

то большая часть колобрежцев находилась в отлучке в разных землях и островах Балтийских

, так что остававшиеся дома не решались в эту пору ни на какие нововведения.


Далее на восток от Колобрега не было уже ни той деятельности, ни того благосостояния. С Х в. поляки беспрестанно опустошали и воевали за эту часть Поморья. Что там было прежде, об этом нет никаких известий. Однако на устье Вислы возник город Гданьск (Danzig), упоминаемый уже в Х столетии: в XII в. говорится о кораблях, плативших в Гданьске известную пошлину; но нельзя сказать, шли ли они из Польши и здесь только останавливались, или занимались в Гданьске постоянной торговлей.

XXXVII. Направление торговли балтийских славян. — Сношения с северными и восточными прибалтийскими народами

О направлении торговли славянского Поморья мы знаем мало.

По древнейшим свидетельствам известно о значительных сношениях со Швецией. В VI в. Иордан рассказывает, что ценные черные меха, которые он называет pelles saphirinoe (вероятно, собольи), вывозились от шведов, и, проходя через руки многих народов, наконец, доставлялись в Италию.

Без сомнения, одним из участвующих в этой торговле народов были балтийские славяне. Уже в IX в. славилась в Швеции, и процветала еще в XI в., большая гавань Бирка, недалеко от Упсалы, куда приезжали корабли всех балтийских народов: датские, норвежские, прусские и, вероятно, русские, а также корабли балтийских славян, о которых именно упоминает Адам Бременский.


На торговлю балтийских славян с Русью намекает приведенное уже повествование этого же летописца о том, что из Волына было 14 дней пути к Русскому берегу, и что в Волыне жили приезжие люди греческие, т. е. православные. Других свидетельств нет.

Были также, наверное, сношения с соседними пруссами. Уже в IX в. пруссы имели значительную гавань, Трусо (близ озера Drausen, где теперь Elbing), куда ходили корабли даже из Норвегии, и не может быть, чтобы славяне, которых отделяло от пруссов лишь низовое течение Вислы, ее не посещали.

XXXVIII. Сношения с западными странами — Данией, Германией и проч

Известнее для нас сношения балтийских славян с западными землями, датской и германской.


В торговле с Данией главным посредником был город Шлезвиг (иначе Гедеби), упоминаемый уже в IX в. и находившийся, кажется, в сношениях с Рарогом.


После разрушения Рарога, Шлезвиг стал важнейшим посредником в сношениях Дании с балтийскими славянами, а также и с другими прибалтийскими землями, Швецией, Пруссией, Русью.

Вообще города датские, а в особенности Ютландские, должны были участвовать в торговле славян как посредники с западными странами.

Напротив Шлезвига, на берегу Немецкого моря, лежала большая гавань Рипа (теперь Рибе): как в Шлезвиг съезжались корабли из балтийских стран, так Рипа была сборным местом для кораблей западных народов, саксов, фризов и англичан.

Нет сомнения, что при своей обширной торговле и склонности ездить за море, балтийские славяне пользовались этим удобным путем через Шлезвиг и Рипу для сношений с западными краями Европы.


В торговле с Германией товары отчасти шли через Гамбург на Шлезвиг и оттуда морем к славянам, но большей частью сношения производились сухим путем, в пограничных местах.

В конце VIII века она была уже довольно значительна, так что Карл Великий счел за нужное подчинить ее особенным законам.

Он старался, вероятно из политических целей, ее ограничить, запретил немецким купцам ездить в славянскую землю и назначил только три пограничных города, куда могли приходить славянские купцы для сделок с немцами.

По-видимому, торговля с Германией велась преимущественно у полабцев и вообще у бодричей, так что из трех городов, избранных Карлом для сношений немцев с балтийскими славянами, два лежали на границе этих племен, на весьма близком один от другого расстоянии, именно — Бардевик и Шезель (у нынешнего Люнебурга).

Третий был Магдебург, гораздо южнее, напротив земли стодорян.


Из этих городов Бардевик и Магдебург оставались во все последующее время важными торговыми местами;

запрещение ездить к славянам отпало само собой, и магдебургские купцы, в особенности, получили с 975 г. большие преимущества и льготы.

В земле вагров был постоянный пограничный торг в городе Плуне:

каждое воскресенье сходились здесь для торговых сделок славяне и соседи их, залабские саксы.

Об этом говорит писатель XII века: неивестно, велась ли в Плуне такая торговля и в древнейшее время. Кроме того, в Гале (нынешний Галле) на р. Сале (по-слав. Соляве) сосредоточилась большая торговля.

Есть известия, что в XII в. там бывала ежегодно ярмарка, которую посещали поморские купцы и на которую привозились всякие товары, а в особенности ткани, главный предмет германского сбыта.

Из Галы плыли на судах по Соляве и по Лабе мимо Магдебурга до устья Гаволы, потом несколько верст вверх по Гаволе до Гавельберга; здесь товары выгружались и везлись вьюками через землю стодорян, морачан и лютичей до Дымина, пограничной поморской крепости.

В Дымине они нагружались снова и сплавлялись по реке Пене и взморью до Волына, Щетина и т. д.

XXXIX. Торговля с Польшей и Востоком

Сношения балтийских славян с Польшей были самые незначительные, особенно с западной или Великой Польшей.

Мы сказали, что эта страна не имела никаких сообщений со стодорянами и лютичами: из городов великопольских Гнезна и Познани были дороги только на приодерские города в Силезии, принадлежавшие Польше, как-то: Кросно, Глогов и др., и оттуда в землю лужичан и лабских сербов [28], а на север от этих дорог, между Польшей и Стодоранией, тянулись края глухие и непроходимые.

Мы знаем также, что не было сообщения между Великой Польшей и прилежащей к ней западной частью Поморья, и что их разделял еще в XII в. дремучий лес.

Восточные сообщения Польши с Поморьем были легче, и между Наклом на Нотеци, пограничной польской крепостью, и Белградом на Персанте, серединным поморским городом, не встречалось, кажется, больших естественных преград, а по Висле удобно ходили из Польши в Поморье всякие суда.

Но при всем том, между Польшей и Поморьем не было торговли сколько-нибудь значительной.

Древнейший польский летописец (Мартин Галл) в самом начале своей "Истории" говорит, что "Польша стоит вне торговых путей и разве только посещается проездом теми немногими купцами, которые отправляются в Русь".


Из этих слов можно заключить с некоторой вероятностью, что между торговцами, посещавшими Русскую землю, бывали и балтийские славяне.

Действительно, они издревле сообщались даже с азиатскими народами и, значит, также с Русью. Об их торговле с отдаленным Востоком свидетельствуют монеты арабских халифов, Омейядов и Аббасидов, в большом количестве находимые на Балтийском поморье. Они преимущественно относятся к VIII и IX ст., и прекращаются в ХI: последняя из восточных монет, там найденная, принадлежит к 1012 г. Видно, что борьба с немцами, которая все усиливалась, а может быть, и упадок Арабского халифата в это время, прекратили эти отдаленные сношения.

XL. Последствие борьбы и торговых связей балтийских славян с соседними народами: влияние чужих стихий

Таким образом, у балтийских славян существовала издревле обширная торговая деятельность, достигая, где благоприятствовали обстоятельства, необыкновенных по времени размеров и служа основанием и жизненным средством для многих цветущих городов.

Она, конечно, была плодом той склонности

к торговому промыслу и к странствованиям

, которая, кажется, врождена славянскому племени, а также особенной предприимчивости и отваги, лежавшей, — мы знаем отчего, — в характере балтийских славян; и все эти побуждения соединились здесь, как мы видели, с необыкновенными выгодами местности.


Здесь славяне имели прекрасный морской берег, богатый хорошими пристанями, их окружало много деятельных народов, были все удобства к сообщениям и к размену товаров: понятно, что они могли полюбить торговую жизнь и предпочесть ее всякому другому промыслу.


Известно нам, как те же самые условия местности и те же обстоятельства породили бесконечную борьбу балтийских славян с их соседями, немцами и скандинавами.


Такова была их судьба, что они вечно и всеми путями, миром и войной, сталкивались с чужими народами, подвергались чужим влияниям.


Первым событием в их истории было покорение германскими дружинами, и когда они впоследствии освободились, то все-таки германское влияние не прекращалось.

Мы знаем о смешении балтийских славян с остатками этих дружин, которые так долго владели Поморьем (вспомним, что говорит Иордан про видивариев); мы видели глубокое действие борьбы с немцами и датчанами на нравы и характер балтийских славян.


А с другой стороны, могли ли быть менее значительны для них последствия беспрерывных и столь обширных сношений с окрестными народами через торговлю и мореходство, когда славянские города на Балтийском поморье только и существовали этой торговлей и мореходством, когда многие, а нередко даже почти все жители оных большую часть года проводили за морем, в чужих землях, и когда в первом между этими городами, в Волыне, всякие иностранцы жили наравне с местным населением?

Не мудрено при таких условиях, что чужие влияния, а в особенности германское, привились искони ко всему существу балтийских славян, что оно было поражено ими до глубины. В гражданском устройстве этого народа совершенно преобразовались коренные славянские стихии: уже с древнейшего времени выработался и вполне определился у него быт полу-славянский, полу-чужой, тот неестественный быт, который, своими противоречиями, и помешал историческому развитию балтийских славян, и так много способствовал их падению.

XLI. Древний семейный быт германцев и славян и его противоположные начала

История еще застает и германцев, и славян в семейном быте, без народного единства и государственной власти, в одной лишь родовой связи, а уже тогда какое было между ними глубокое различие в началах!

Славянская семья жила обособленно, каждая на своем месте [29], разрастаясь в деревню, и владела сообща землей, которая ей принадлежала.

Когда умирал отец, то дети также сообща владели его имуществом или делились поровну.

Для общего дела собирался сход; все в нем участвовали на равных правах и принимали решение единогласно.

Потом необходимость защиты от врагов или другая какая-либо причина заставляла народ искать себе некоторого единства и средоточия, и подчиняться власти князя; князь мог окружить себя боярами (кметами), людьми опытными, которые были ему советниками и исполнителями его воли, и дружиной (гридями или лехами), которая всюду его сопровождала как военная сила; но самый народ не изменял своего устройства, оставаясь по-прежнему при общем сходе и общем владении землей, и только когда область князя становилась обширной и нельзя было собираться на сход всему народу, то посылался к князю на сейм выборный (владыка).

Аристократии у славян не было.

В древних германцах, как их описывает Тацит, видно много сходного с этим славянским бытом, по той причине, что и они жили тогда семьями, чуждые государственного строя;

но в своих основаниях семейный быт германский был совсем не тот, что славянский

.

Славянская деревня, разрастаясь большей частью из одной семьи, стояла вместе

[30];

германские избы строились вразброс, далеко друг от друга.

Славянин пахал землю сам, а жене поручал домашние работы; германец презирал хлебопашество, любил лишь войну и охоту, а в свободное время лежал в бездействии дома, предоставляя земледелие женщинам и челяди

.

У славян земля принадлежала общине, и наследство отца было общее детям и это устройство осталось до позднейших времен; у германцев оно первоначально существовало также, но со временем отмерло: при Цезаре, у свевов землей владели общины, при Таците она еще не вполне была в личном владении, а в последующее время крепко установилась личная поземельная собственность, при Таците отцу наследовали все дети, а потому мало-помалу стал возникать майорат, т. е. неделимость имения, переходящего к старшему сыну, и сделался законом у германских племен.

В общественных делах славяне довольствовались сходом, на котором все имели равный голос;

германцы предоставляли сходу только важнейшие дела, и кроме него имели другую власть, выборных князей, которые решали дела второстепенные, были судьями и даже на сходе имели особенное значение: дело предлагалось сходу не иначе, как по обсуждении князьями, и один из них (или король) должен был докладывать о нем народу.

Кроме схода и князей была у германцев (впрочем, по-видимому, не у всех племен), еще третья власть, король, но он, кажется, имел первоначально, в собственных германских землях, самое ограниченное значение и был не более как глава существовавшего у германцев искони сословия знатных людей.

Славянин не признавал различия знатных и незнатных родов и даже, уводя пленного в рабство, по истечении известного времени не только предоставлял ему свободу, но открывал ему доступ в свою общину без всякого унижения или ограничения в правах

;

германец искони отдавал у себя почет и преимущество некоторым знатным родам, нередко чтил их как потомков божества, только из их среды избирал королей, и часто даже при выборе князя или военачальника останавливался на юноше, представителе знатного рода; преклоняясь перед знатностью рода, он, с другой стороны, никогда не ставил наравне со свободным человеком раба, отпущенного на волю, и ни за что не принимал его в свою общину [31].


Таким образом, аристократическая стихия коренилась искони в духе германцев и еще в первоначальном семейном быте образовала у них определенную власть.

Но зато у славян, которые на ступени простого семейного быта не имели другой власти, кроме общины, легко и добровольно устанавливалась власть, когда наступала потребность в большем единстве: у каждого из мелких поколений, на которые в старину делилось все славянское племя, являлся князь сначала еще с малым и неопределенным значением, а затем какое-нибудь из этих поколений избирало такого князя, который владел бы как государь, как верховный глава и судья, и разрозненные славяне соединялись в народ и возникало государство.

Между тем, над германцами тяготела их старая аристократическая власть и неодолимо противилась единству: оно могло образоваться у них только на чужой, покоренной земле, среди дружины, а на коренной германской почве устанавливалось не иначе, как насилием и завоеванием.

Итак, общинный быт славянский был доступен единству государственной власти

, а германский, аристократический — ей противен.

XLII. Образ жизни балтийских славян. — Их племенные князья. — Древнейший образ жизни велетов (лютичей)

Эти противоположные начала, германские и славянские, смешались в быте балтийских славян.

В основании его лежала славянская община; но к ней в сильной степени привились германские влияния.

Эти ли влияния, или что-нибудь другое задержало у них естественный ход славянской жизни, но вышедши еще в доисторическое время за пределы первоначального семейного быта (их положение среди враждебных народов и непрестанные заботы о защите служат тому полным объяснением), они до позднейших времен чуждались настоящего единства народного и государственного, пребывая в каком-то шатком и неопределенном состоянии, через которое прочие славяне только прошли, и которое можно назвать племенным бытом.

Каждое племя имело свою власть, своего князя, но, мелкое и завистливое, не сознавало себя членом единого народа (разве что перед неприятелем, в случае крайней опасности), и, напротив, враждовало и дралось с соседним племенем.

Власть князя была непрочна, слаба, и возникала, можно сказать, сама собою, без особенного гласного признания или переворота в старинном быту.

Князем становился, сколько видно, кто-нибудь посильнее, поумнее и побогаче, кому удавалось приобрести чем-либо в народе особенное уважение и влияние; и по естественному, врожденному славянам чувству, вовсе не аристократическому, но чисто семейному, примеры которого постоянно у них являются, это уважение и влияние переходило, опять-таки само собой, без гласного утверждения, от отца к детям: славянин говорит себе — кому быть ближе по достоинствам к отцу, как не детям? — и готов перенести на детей общественное значение отца; между детьми он часто, по тому же естественному чувству, предпочтет старшего прочим братьям, нимало не признавая, однако же, как германец, в знатности крови или в первородстве существенной стихии человеческого общества.


Весьма выразительно изображено появление князей у древних славян в рассказе первого чешского летописца, почерпнутом, очевидно, из народного предания: "Мало-помалу усиливалось в народе зло, — говорит Косма Пражский, описав водворение чехов в Богемии, — всяк должен был терпеть от других обиды все хуже и хуже, и не было ни судьи, ни князя, к кому бы обращаться с жалобами; потом, без чьего-либо требования или распоряжения, по собственному произволу стали стекаться к тому, кто в своем племени (можно перевести также: в своей общине) или роде считался лучшим нравственными свойствами и почетнейшим по богатству, и при нем, однако же без ущерба своей свободе, разбирали спорные дела и нанесенные друг другу обиды. Между ними (т. е. чехами) был некий муж, Крок, по имени которого и назван, как известно, город (castrum, т. е. укрепление), теперь заросший лесом, в Стибенском округе (Краков близ Ракониц в Чехии); был он муж между своими современниками совершеннейший, мудрый в суждении тяжб, и к нему, точно пчелы к улью, сбирался народ для суда, как от племен (или общин) в его собственной родине, так и со всей страны. Он оставил после себя трех дочерей, одаренных мудростью…".


И к этим дочерям, далее рассказывается Космою, перешло значение отца. Как мы видим, пражский летописец ясно познавал это почти незаметное и негласное образование княжеской власти у мелких племен чешских, и два главные источника ее, мудрость и богатство; замечательно и то, что самого Крока, сделавшегося как бы общим главой чехов, он князем еще не называет; титул княжеский выступает лишь при его дочерях: старшую, Каси, Косма именует госпожой чехов, меньшая, знаменитая

Любуша, является княжной, правительницей своего народа

и у летописца, и в народной песне; она уже передает княжение своему супругу.

Иногда, кажется, образованию княжеской власти способствовало основание города, т. е. огороженного, укрепленного места, каким-нибудь богатым, предприимчивым человеком: понятно, какое значение во всей окрестности "город" мог придать своему владельцу; Косма Пражский, мы могли заметить, связывает с Кроком древний "город" (castrum) Краков; Нестор говорит, что когда поляне еще жили особо, родами, Кий с братьями построили у них город, и род их стал княжить.

Также и древние князья польские, предшественники Пястов, соединены в предании с именем города; первые же слова летописца Мартина Галла, кажется, выражают это: "был в городе Гнезне князь именем Попел".


Между тем как настоящие, призванные народом, государи, которым подчинялись племена славянские, уже осознав свое народное единство, каковы были Рюрик на Руси,
Семовит, сын Пястов,
у поляков, Сам и Премысл у чехов, своей новой властью быстро создавали государства, эти старинные князья, которых было бесчисленное множество, никак не могли стать основателями прочного государственного строя; если и бывали попытки, то все неудачные: оттого, очевидно, что именно они представляли и сосредоточивали в себе племенную особность, которая противилась государственному единству и которую это единство должно было уничтожить.
Таковы были князья у славян балтийских.
Когда велеты (иначе лютичи) выступают на поприще исторической деятельности, мы встречаем у них множество князей и знатных людей, независимых и из разных родов.

Трудно только решить, были ли то предводители отдельных племен, на которые велеты действительно делились, или владетели тех многочисленных городов (т. е. укреплений), которыми славянское Поморье было усеяно.

Во всяком случае, у некоторых из них с княжеским саном связывалось и владение городом, а также какая-то дружина.
Все это еще не представляет в велетах ничего несообразного со старым славянским племенным бытом; только существование знати подле князей что-то ему не свойственно.


Но затем появляются в рассказах летописцев известия, которые прямо указывают на влияние германских начал. Между князьями и знатными людьми у велетов, по словам Эйнгарда, один был главный по знатности рода и старости; он был князь над князьями велетов; когда он преклонился перед властью Карла Великого, то все прочие князья ему последовали, и франки признали его правителем всей страны Велетской.

Это уж очень похоже на быт германский: один старший князь из знатнейшего рода, под ним много мелких князей и знатных людей, в зависимости, но не в подданстве.


Лет тридцать спустя после похода Карла Великого на велетов, рассказывается следующее событие, которое бросает свет на другую сторону их быта.

У велетов (по-видимому, только у западной их части) княжил Любый с братьями: страна была между ними разделена, но, будучи старшим, Любый имел верховную власть. Он погиб, и осталось от него два сына, Милогость и Целодраг.

Народ поставил князем Милогостя, потому что он был старший брат, но потом, найдя его недостойным, сверг и вручил власть второму сыну. Мы видим здесь с одной стороны господство общины и деление княжеской власти между Любым и братьями, с другой — предпочтение старшего брата младшему, предпочтение естественное и свойственное, как было замечено, славянскому быту, но из которого у балтийских славян, под влиянием аристократических стихий, легко образовалось потом начало майората.

XLIII. Древнейший образ жизни бодричей и стодорян

Таким образом, у велетов в древнейшее историческое время община властвует и ставит князей; князья

многочисленны и мелки, по-видимому, владеют городами (т. е. укреплениями), есть знать, или, по крайней мере, знатные роды, братья делятся областями, но признается старшинство, а иногда даже наследство переходит в целости к старшему брату.

Устройство это было общее всем балтийским славянам при их появлении в истории. У поморян оно сохранилось до позднейших времен, как будет ниже подробно показано.

У бодричей и стодорян мы его вначале также находим.

Подобно велетам, бодричи имели нескольких князей, один из них был главный, но когда он думал о единовластии, то встречал неодолимое препятствие в других князьях и в народе. Между князем и народом стояла знать, о которой летописцы говорят еще яснее, чем о той, которая была у велетов: часто упоминают они о знатных людях бодрицких. Особенно важно следующее известие: к императору Людовику Благочестивому пришли некоторые знатные бодричи (по другому списку — князья), и стали возводить разные упреки на своего князя Чедрага, отец которого постоянно служил Карлу Великому и который сам стал князем через франкское влияние; Людовик вытребовал его к своему двору, и, удержав у себя, отправил послов к бодричам узнать, хочет ли народ, чтобы Чедраг продолжал княжить; послы, воротясь, доложили, что мнения бодрицкого народа на этот счет различны, но что все лучшие и знатнейшие люди единодушно желают Чедрага, и Чедраг был утвержден в княжении.

Значит, у бодричей также княжеская власть зависела от общины (иначе к чему бы служило посольство Людовика?), но была и знать, единодушная в своих мнениях, в противоположность остальному народу, и благоприятная князю, которого поставили немцы.

Наконец, при всей недостаточности сведений об их быте, мы знаем, что и у стодорян власть была раздроблена между многими князьями (в 939 г. было их тридцать, по словам летописца), и что княжение было наследственное, но зависело от народного согласия.

Случилось так, что эти тридцать князей были все вместе вероломно убиты, и остался один бранденбургский князь,

который, однако, властвовал только потому, что законный наследник, его дядя, находился в плену у немцев: когда тот вернулся, то был тотчас признан народом за князя, а племянник отставлен.

Если интересно, тему продолжу!!!!!!!!!!!!!!!!!!!

XLII. Образ жизни балтийских славян. — Их племенные князья. — Древнейший образ жизни велетов (лютичей)

Эти противоположные начала, германские и славянские, смешались в быте балтийских славян.

В основании его лежала славянская община; но к ней в сильной степени привились германские влияния.

Эти ли влияния, или что-нибудь другое задержало у них естественный ход славянской жизни, но вышедши еще в доисторическое время за пределы первоначального семейного быта (их положение среди враждебных народов и непрестанные заботы о защите служат тому полным объяснением), они до позднейших времен чуждались настоящего единства народного и государственного, пребывая в каком-то шатком и неопределенном состоянии, через которое прочие славяне только прошли, и которое можно назвать племенным бытом.

Каждое племя имело свою власть, своего князя, но, мелкое и завистливое, не сознавало себя членом единого народа (разве что перед неприятелем, в случае крайней опасности), и, напротив, враждовало и дралось с соседним племенем. Власть князя была непрочна, слаба, и возникала, можно сказать, сама собою, без особенного гласного признания или переворота в старинном быту.

Князем становился, сколько видно, кто-нибудь посильнее, поумнее и побогаче, кому удавалось приобрести чем-либо в народе особенное уважение и влияние; и по естественному, врожденному славянам чувству, вовсе не аристократическому, но чисто семейному, примеры которого постоянно у них являются, это уважение и влияние переходило, опять-таки само собой, без гласного утверждения, от отца к детям: славянин говорит себе — кому быть ближе по достоинствам к отцу, как не детям? — и готов перенести на детей общественное значение отца; между детьми он часто, по тому же естественному чувству, предпочтет старшего прочим братьям, нимало не признавая, однако же, как германец, в знатности крови или в первородстве существенной стихии человеческого общества.


Весьма выразительно изображено появление князей у древних славян в рассказе первого чешского летописца, почерпнутом, очевидно, из народного предания: "Мало-помалу усиливалось в народе зло, — говорит Косма Пражский, описав водворение чехов в Богемии, — всяк должен был терпеть от других обиды все хуже и хуже, и не было ни судьи, ни князя, к кому бы обращаться с жалобами; потом, без чьего-либо требования или распоряжения, по собственному произволу стали стекаться к тому, кто в своем племени (можно перевести также: в своей общине) или роде считался лучшим нравственными свойствами и почетнейшим по богатству, и при нем, однако же без ущерба своей свободе, разбирали спорные дела и нанесенные друг другу обиды.


Между ними (т. е. чехами) был некий муж, Крок, по имени которого и назван, как известно, город (castrum, т. е. укрепление), теперь заросший лесом, в Стибенском округе (Краков близ Ракониц в Чехии); был он муж между своими современниками совершеннейший, мудрый в суждении тяжб, и к нему, точно пчелы к улью, сбирался народ для суда, как от племен (или общин) в его собственной родине, так и со всей страны. Он оставил после себя трех дочерей, одаренных мудростью…". И к этим дочерям, далее рассказывается Космою, перешло значение отца. Как мы видим, пражский летописец ясно познавал это почти незаметное и негласное образование княжеской власти у мелких племен чешских, и два главные источника ее, мудрость и богатство; замечательно и то, что самого Крока, сделавшегося как бы общим главой чехов, он князем еще не называет; титул княжеский выступает лишь при его дочерях: старшую, Каси, Косма именует госпожой чехов, меньшая, знаменитая Любуша, является княжной, правительницей своего народа и у летописца, и в народной песне; она уже передает княжение своему супругу. Иногда, кажется, образованию княжеской власти способствовало основание города, т. е. огороженного, укрепленного места, каким-нибудь богатым, предприимчивым человеком: понятно, какое значение во всей окрестности "город" мог придать своему владельцу; Косма Пражский, мы могли заметить, связывает с Кроком древний "город" (castrum) Краков; Нестор говорит, что когда поляне еще жили особо, родами, Кий с братьями построили у них город, и род их стал княжить.


Также и древние князья польские, предшественники Пястов, соединены в предании с именем города; первые же слова летописца Мартина Галла, кажется, выражают это: "был в городе Гнезне князь именем Попел".


Между тем как настоящие, призванные народом, государи, которым подчинялись племена славянские, уже осознав свое народное единство, каковы были Рюрик на Руси, Семовит, сын Пястов, у поляков, Сам и Премысл у чехов, своей новой властью быстро создавали государства, эти старинные князья, которых было бесчисленное множество, никак не могли стать основателями прочного государственного строя; если и бывали попытки, то все неудачные: оттого, очевидно, что именно они представляли и сосредоточивали в себе племенную особность, которая противилась государственному единству и которую это единство должно было уничтожить.


Таковы были князья у славян балтийских.


Когда велеты (иначе лютичи) выступают на поприще исторической деятельности, мы встречаем у них множество князей и знатных людей, независимых и из разных родов.

Трудно только решить, были ли то предводители отдельных племен, на которые велеты действительно делились, или владетели тех многочисленных городов (т. е. укреплений), которыми славянское Поморье было усеяно.

Во всяком случае, у некоторых из них с княжеским саном связывалось и владение городом, а также какая-то дружина.
Все это еще не представляет в велетах ничего несообразного со старым славянским племенным бытом; только существование знати подле князей что-то ему не свойственно. Но затем появляются в ряние германских начал. Между князьями и знатными людьми у велетов, по словам Эйнгарда, один был главный по знатности рода и старости; он был князь над князьями велетов; когда он преклонился перед властью Карла Великого, то все прочие князья ему последовали, и франки признали его правителем всей страны Велетской. Это уж очень похоже на быт германский: один старший князь из знатнейшего рода, под ним много мелких князей и знатных людей, в зависимости, но не в подданстве.
Лет тридцать спустя после похода Карла Великого на велетов, рассказывается следующее событие, которое бросает свет на другую сторону их быта.

У велетов (по-видимому, только у западной их части) княжил Любый с братьями: страна была между ними разделена, но, будучи старшим, Любый имел верховную власть

. Он погиб, и осталось от него два сына, Милогость и Целодраг. Народ поставил князем Милогостя, потому что он был старший брат, но потом, найдя его недостойным, сверг и вручил власть второму сыну. Мы видим здесь с одной стороны господство общины и деление княжеской власти между Любым и братьями, с другой — предпочтение старшего брата младшему, предпочтение естественное и свойственное, как было замечено, славянскому быту, но из которого у балтийских славян, под влиянием аристократических стихий, легко образовалось потом начало майората.

XLIII. Древнейший образ жизни бодричей и стодорян

Таким образом, у велетов в древнейшее историческое время община властвует и ставит князей; князья многочисленны и мелки, по-видимому, владеют городами (т. е. укреплениями), есть знать, или, по крайней мере, знатные роды, братья делятся областями, но признается старшинство, а иногда даже наследство переходит в целости к старшему брату.

Устройство это было общее всем балтийским славянам при их появлении в истории. У поморян оно сохранилось до позднейших времен, как будет ниже подробно показано.


У бодричей и стодорян мы его вначале также находим. Подобно велетам, бодричи имели нескольких князей, один из них был главный, но когда он думал о единовластии, то встречал неодолимое препятствие в других князьях и в народе. Между князем и народом стояла знать, о которой летописцы говорят еще яснее, чем о той, которая была у велетов: часто упоминают они о знатных людях бодрицких. Особенно важно следующее известие: к императору Людовику Благочестивому пришли некоторые знатные бодричи (по другому списку — князья), и стали возводить разные упреки на своего князя Чедрага, отец которого постоянно служил Карлу Великому и который сам стал князем через франкское влияние; Людовик вытребовал его к своему двору, и, удержав у себя, отправил послов к бодричам узнать, хочет ли народ, чтобы Чедраг продолжал княжить; послы, воротясь, доложили, что мнения бодрицкого народа на этот счет различны, но что все лучшие и знатнейшие люди единодушно желают Чедрага, и Чедраг был утвержден в княжении. Значит, у бодричей также княжеская власть зависела от общины (иначе к чему бы служило посольство Людовика?), но была и знать, единодушная в своих мнениях, в противоположность остальному народу, и благоприятная князю, которого поставили немцы.

Наконец, при всей недостаточности сведений об их быте, мы знаем, что и у стодорян власть была раздроблена между многими князьями (в 939 г. было их тридцать, по словам летописца), и что княжение было наследственное, но зависело от народного согласия.

Случилось так, что эти тридцать князей были все вместе вероломно убиты, и остался один бранденбургский князь, который, однако, властвовал только потому, что законный наследник, его дядя, находился в плену у немцев: когда тот вернулся, то был тотчас признан народом за князя, а племянник отставлен.

XLIV. Позднейший образ жизни велетов (лютичей)

По всему видно, что у разных ветвей балтийских славян вначале племенной быт был более или менее одинаковый. Но потом, от того ли, что смешение стихий славянской и германской произошло не в равной мере и породило несходные отношения, или по иным причинам, развилась между велетами (лютичами) и бодричами резкая противоположность, которая и совпадала, замечательным образом, с их исконной, непримиримой враждой, известной западным народам еще при Карле Великом.


Княжеская власть у лютичей была, как мы видели, самая раздробленная и слабая.

Со временем она исчезла совершенно; когда именно и каким образом, неизвестно. В X в. у них уже не было князей, и властвовала одна община, как в старом славянском семейном быте: всем распоряжался сход, и не было другой общественной власти, кроме единогласного решения схода.

Никогда ни у одного славянского племени, сход и закон единогласия не имели такого значения, и никогда, может быть, во всей истории, начало семейного быта не было с такой исключительностью приложено к общественному устройству. Единогласие, которое требовалось на славянском сходе для решения, очевидно проистекало из быта семейного, будучи основано на любви, начале семейного союза: ибо оно предполагало, что все собравшиеся на сходе любят друг друга и любят истину, что истина, будучи всегда одна, как только появится, найдет согласное признание, и что ни в ком не будет ни страсти, ни ненависти, способных возбудить противоречие.

Взгляд на человеческое общество простодушный и высокий, но какая возможность принимать его в обширном круге народа, вышедшего за пределы семейного быта и подверженного бесчисленным страстям самолюбия и корысти! А между тем у лютичей до позднейших времен все общественное устройство сосредоточивалось в сходе, и одно только единогласие собравшегося народа решало и постановляло во всяком деле: но зато какие злоупотребления, какие несообразности, чтобы восполнить начало добродушия и любви, которого не стало, как скоро исчезла первобытная простота!
Вот какими словами описывается в начале XI в. это гражданское устройство лютичей:
"У всех тех (славянских племен), говорит Титмар, которые обыкновенно называются Лютичами, нет никакого особенного властителя. Общим советом рассуждая на сходе о своих нуждах, они решают дела единогласием. Если же кто из них на сходе противоречит решению, то бывает бит батогами, а если и впоследствии станет явно противиться, то либо от поджогов и беспрестанного разграбления лишится всего своего имущества, либо должен будет перед народом заплатить определенное количество денег, сообразно своему значению (или состоянию).


Сами будучи вероломны и изменчивы, от других они требуют постоянства и большой верности… К нарушению мира их склонить легко даже и деньгами".
Такова была буйная и нестройная община лютицкая в начале XI в. и еще прежде, и такова она осталась до самого уничтожения этого народа, на исходе XII в. Она управляла у лютичей даже военными предприятиями.


С отсутствием князя не могло быть у них и дружины, т. е. людей, совершенно посвящавших себя войне, и все их войско было не что иное, как народ, вооружившийся на время: как в продолжение мира, так и на войне, народ лютицкий решал все дела на общем сходе.

Замечательно, что во множестве исторических известий, даже довольно подробных, начиная с XI в., ни разу не приводится имя предводителя или военного начальника у лютичей, словом сказать, не упоминается с этого времени ни о какой у них личности, тогда как средневековые летописи повторяют беспрестанно: "толпа вооруженных Лютичей бросилась на такой-то город; Лютичи пошли туда-то войною; Лютичи сделали то-то", и т. п.: как будто у лютичей в самом деле и на войне не было другой власти, кроме общины.

XLV. Общий сейм лютичей

Титмарово описание лютицкой общины относится, очевидно, к сходкам отдельных племен лютицких, которые, действительно, по своей дробности, могли собираться и решать дела всем народом.

Когда и где собирались эти мелкие сходки, об этом не сохранилось никакого сведения; но по известиям о других балтийских славянах, можно заключить, что они происходили в положенные торговые дни и на местах, назначенных для рынка, под открытым небом.

Кроме того, однако, было у лютичей, без сомнения, особенное собрание, на котором обсуждались дела всего лютицкого союза; ибо, как уже было сказано, четыре мелких племени, кичане, черезпеняне, доленчане и ратаре составляли союз лютичей или велетов; впоследствии к нему примкнули и другие ветви, укряне на северо-западе, стодоряне на юго-востоке. Для всего этого народа общая сходка была уже невозможна, и образовался сейм, состоявший, вероятно, из выборных или владык, как их называли древние чехи.

Он собирался в городе Радигоще, общей святыне лютецкой, и, без сомнения, поставлен был под покровительство божества, которому поклонялось здесь все славянское Поморье.

Когда нужно было о каком-нибудь общественном деле доложить лютицкому народу, то шли в Радигощ, созывали сейм, и сейм выслушивал и решал.


Свое общинное устройство лютичи старались распространять и на своих соседей славян.

У бодричей и вагров они помогали той стороне, которая противилась княжеской власти и которая, по выражению летописца, "с известным своим вероломством добивалась свободы по Лютицкому обычаю". Стодорян им действительно удалось привлечь к себе: в конце Х в.

они помогли им освободить Сгорелец (Бранденбург) и свою землю от немецкой власти, и с тех пор стодоряне уже не имели, как прежде, князей, управлялись общиной и совершенно слились с лютичами.

XLVI. Искаженный характер общинного правления у лютичей и причины его господства

Что могло быть в лютицком общинном правлении источником его невероятного упорства, его удивительной власти над народом?

Как могло оно, при всем своем губительном действии, при страшных кровопролитиях, которые оно так часто порождало, при разъединении, через которое предавало народ славянский в руки завоевателей, удержаться у лютичей целые столетия и укорениться так сильно, что это племя погибло, а со своим правлением не рассталось?


Хотя и основанная на древних славянских началах, лютицкая община не была, однако, чистым и беспримесным их порождением: мы знаем, что она произошла не прямо из того быта, в котором все славяне жили в доисторическую эпоху, а напротив, образовалась только в позднейшее время, заменив собою власть старых племенных князей.


Власть эта, промежуточная ступень между простым господством общины и государством, в правильном развитии, — так было и в других славянских землях, — уступала место более обширной и сознательной власти государей, представителей народного единства; а вместо того лютичи возвратились от нее опять к простой общине.


Явно, что в образовании общинного правления лютичей было что-то неестественное: оно имело в полном смысле характер противодействия прежнему порядку вещей и явилось несомненно вследствие какого-то глубокого преобразования, которым, если не вдруг, то мало-помалу, уничтожена была власть княжеская и возвышено другое начало, и начало это, видно, было крепкое, что оно столько времени властвовало над лютицким народом, и упорное до неподвижности, что оно противилось у него всякому развитию, всякому нововведению.


Каково же было это начало, под влиянием которого совершился такой переход в лютицком быту и кому этот переход принес пользу? Современные писатели не говорят о том ни слова, но дело объяснится нам, если мы перенесемся мыслью во времена гораздо более поздние, к народу, имевшему с лютичами ближайшее родство.

В Польше властвовала в последние века ее существования, также упорно и кроваво, община со своим славянским единогласием, со своим знаменитым liberum veto‹$FПраво вето.

На польском сейме для непринятия любого решения было достаточно одного голоса против. Прим. ред.›. Начала ее были также древние славянские; но по своему смыслу община там оказалась учреждением чисто аристократическим, орудием своекорыстной шляхты, которая из-за того, чтобы властвовать, а не повиноваться правильной власти, погубила великое и славное государство.


Так и у лютичей, нет сомнения, что исключительное господство общины было делом знати, уничтожившей прежних князей из опасения единовластия и боявшейся всего, что угрожало ее значению. В одном замечательном событии это выказывается весьма ясно.


Было уже сказано о вражде балтийских славян с немцами; вражда эта в лютичах как бы воплотилась и достигла невероятного озлобления; но однажды лютичи ее оставили и стали ревностно помогать немецкой политике и немецким войскам, именно тогда, когда начало приближаться к ним владычество польских князей.

Разумеется, для лютичей единственным спасением от Германии было объединение с поляками в одно государство; но для этого нужно было отказаться от племенной обособленности и всяких личных интересов, с нею связанных, и, рассчитав все это, лютичи решили помогать немцам против польского князя Болеслава.

Но тут случились разные знамения, которые, по языческим суевериям, пророчили беду; многие стали говорить, что не следует служить немцам, и лютичи собрались было совсем отказаться от союза, но "потом на общем сходе были, так выражается летописец, уговорены первенствующими между ними людьми не отставать от немцев": явно влияние знати, которая именно противилась польскому влиянию, потому что от него могла прийти к лютичам государственная власть и единство, и которая из страха и зависти готова была предать свой народ врагам.


Часто случается, что какое-нибудь учреждение, подвергаясь чужим влияниям, до того изменяется в своем существе и искажается, что получает смысл, совершенно противоположный первоначальному. Такова стала община в племени ляшском: у поляков на их сеймах, у лютичей на их сходах. Ненавидя немцев, они от немцев переняли и внесли в славянскую общину сущность их быта, аристократию: и аристократия, которая на германской почве породила много величия и добра, пересаженная на славянскую, повлекла за собой застой и падение.