Любор Нидерле и его «Славянские древности»

. Ели обычно сидя на земле вокруг больших мисок или сидя вокруг низких
столов, на каких и теперь едят на Балканах, например в Македонии. На праздничных
пиршествах, особенно княжеских (известное пиръ от пити), приготовление блюд и
сервировка стола были, разумеется, иными, более богатыми, и сидели на таких пирах за
столами на скамьях или креслах. У поморян в каждом доме для гостей был приготовлен
стол, покрытый белой скатертью
[698]
. Вместе с князем за стол садилась и его дружина, а
у русского князя, по свидетельству Ибн-Фадлана, и сорок девушек — любовниц
[699]
.
Интересно также сообщение о том, что позднее, когда часть князей приняла
христианство, на пиру у такого князя бояре и князья, оставшиеся еще язычниками, не
имели права сидеть с ним за одним столом и должны были усаживаться на земле перед
дверями, как говорит древний летописец, «согласно языческому обычаю»
[700]
.
О том, что пили славяне, древние известия говорят сравнительно более подробно, -165-О том, что пили славяне, древние известия говорят сравнительно более подробно,
чем о том, что они ели. Все известия сходятся на том, что основным напитком славян
был сваренный на воде и перебродивший мед — по-славянски медъ, позднее
называвшийся также медовина. Уже в 448 году славяне, жившие в Венгрии, когда через
их села проезжало посольство Феодосия II с ритором Приском, угощали императорских
послов медом (μ δος)
[701]
. Что мед является основным напитком у славян,
подтверждали позднее Масуди, Ибн-Русте, Персидский географ и Гардизи, который
сообщал также, что каждый хозяин у славян имел у себя в запасе по 100 деревянных
посудин этого напитка
[702]
. Из древних русских известий мы знаем, что мед пили на
тризнах, что он был жертвенным напитком языческих демонов, а князь Владимир не
только имел бочки с медом в княжеских погребах в Белгороде и Киеве, но даже,
счастливо избегнув ловушки, подстроенной ему печенегами (996), наварил в
ознаменование этого события 300 провар меда для угощения приглашенных им
гостей
[703]
. О западных славянах в жизнеописании епископа Оттона Герборд сообщает:
«vinum autem пес habent, sed melleis poculis et cerevisia curatissime confecta vina superant
falernica»
[704]
.
Как и в соседних Литве и Германии, так и у славян появление медового напитка при
наличии большого количества лесов, полных пчел и бортий, было вполне
естественным
[705]
. Мед и воск издавна были также одним из главных предметов
экспорта из Прикарпатских земель
[706]
, и поэтому не удивительно, что мы встречаем
мед среди продуктов, которыми покоренные славяне должны были выплачивать дань
своим немецким властителям. Это подтверждается и грамотами X века
[707]
. Мед
варился на воде, а потом в течение примерно 14 дней бродил. Напиток этот, однако,
долго не сохранялся, и пить его нужно было вскоре после его приготовления.
Наряду с медом с X века упоминается также и пиво, напиток, приготавливавшийся из
ячменя или овса.
Так, например, пиво упоминается в приведенной выше грамоте Оттона от 949 года
среди предметов, входящих в дань, собиравшуюся со славян (tres medones, duasque
cerevisias), и в современной славянской легенде о св. Вацлаве, когда Болеслав
предлагает брату «пиво»
[708]
. Возможно, к этому напитку относится название олъ,
оловина, которое либо было перенято из немецкого языка, либо являлось древним
индоевропейским наименованием
[709]
. Зато бесспорно славянским является название
квасъ, засвидетельствованное на Руси уже во времена Владимира
[710]
. Изготовляется
он в России из различной муки или печеного хлеба и солода. Употребление хмеля при
варке пива засвидетельствовано у славян, сначала у чехов, а с XI века и на Руси
[711]
.
Древнеславянское слово хмель считается заимствованным от финнов или тюрко-
татар
[712]

. В отличие от него термин сладъ (солод) является древнеславянским.
Приготовление кумыса из кобыльего молока и употребление его в качестве напитка у
славян не засвидетельствовано; о нем упоминает только Ибн-Русте, когда пишет о
правителях одного славянского племени на Руси
[713]
. Вино было завезено к славянам
скорее всего из Италии, через Дунай, при посредстве германцев, так как общеславянский
термин вино — латинского происхождения, а торговля вином упоминается в Германии с
I в. до н. э.
[714]Славяне познакомились с вином и, вероятно, пили его уже в первой
половине первого тысячелетия н. э., однако изготовление вина в западных и восточных
славянских землях засвидетельствовано лишь в XI и XII веках, когда в чешских (с 1057
года) и польских (с XII века) грамотах упоминается впервые Vineal и Vinitores. Только на
юг от Дуная, что вполне естественно, нам известны у славян виноградники,
возделывавшиеся еще до IX века
[715]
.
Пили славяне, как и другие окружающие их народы — скифы, кельты, пруссы и
германцы, — много, особенно на праздничных пирах, древнее славянское название
кот орых пиръ происходит от слова пити. Особенно большими пиршествами были
погребальные, так называемые тризны (см. о них следующую главу), на которых славяне
пили уже сверх всякой меры
[716]

. Уже Ибн-Фадлан упоминает, что русы пьют днем и
ночью, а иногда даже умирают с кубком в руках, а князь Владимир подтверждает то же в -16 -следующих словах: «Руси есть веселие пити, не можем без этого быти»
[717]
.
О том, как пили славяне, и о характере славянских пиршеств мы знаем мало, меньше,
чем традиции сохранили нам о пирах германских. Известно лишь, что когда славяне пили
вино, то при этом пели, стараясь друг друга перещеголять — «кто устроит лучший
пир»
[718]
, и что кубки или рога (турьи, бычьи) переходили из рук в руки до тех пор, пока
гости в состоянии были пить. У полабских славян гости при этом что-то выкрикивали и
произносили какие-то заклинания, обращенные как к доброму, так и к злому богам
[719]
.
Ряд подобных упоминаний о «наполнении бесовской чаши» во время языческих
празднеств встречается и в русских церковных поучениях
[720]
, и если согласно древней
легенде X века св. Вацлав поднял на пиру чашу в честь св. Михаила
[721]
, то это не что
иное, как отголосок древних здравиц в честь языческих демонов, место которых занял
теперь архангел. То же самое представляет собой и пение тропарей в древней Руси, а
также опустошение чаши после каждого гимна
[722]
.
Участие в попойках было правом не только мужчин, но и женщин, а о том, что
женщины также умели пить, свидетельствует известие об одной славянской княгине в
северной Венгрии, которая ездила, как воин, и пила без меры
[723]
. Неудивительно, что
голоса первых христианских священников подымались против славянского пьянства. От
безмерного пьянства предостерегает князь Владимир Мономах, а благословенный
Федосий Печерский в своем Поучении к народу восклицает: «Горе пребывающим в
пьянстве!»

Болезнь и смерть
Хоти древние славяне и были народом здоровым, но все же жизнь их не была
настолько благоустроенна, чтобы смерть приходила к ним только в бою или в глубокой
старости. Можно заранее предположить, что климат и среда, в которой славяне жили,
обусловливали наличие многих болезней, от которых они страдали. Так, например, в
Полесье до того, как русское правительство провело огромные мелиоративные работы,
свирепствовали болотная лихорадка и колтун, и хотя об этом и нет известий,
совершенно очевидно, что эти болезни существовали в Полесье и в древнейшие
времена. Единственным дошедшим до нас известием о болезнях древних славян,
относящимся к X веку, является запись Ибрагима Ибн-Якуба о том, что у славян на теле
имеется какая-то сыпь и опухоли. Это же, очевидно, имеет в виду и Масуди в своем
сообщении о славянских банях
[725]
. Но кроме того, древние термины, как например
недугъ, немощь, дъна, огонь, jęza (jęzda), струпъ, кыла, вередъ
[726] и другие, были
общими для всех славянских языков и свидетельствуют и о других болезнях, которые
тогда были известны.
О том, как лечили славяне эти болезни, у нас имеются известия, относящиеся к VI веку,
а в 802 году в Зальцбургский епархии
[727] упоминается даже славянский лекарь. Вообще
же лечением занимались больше всего старые колдуньи, так называемые вещуньи, о
которых мы расскажем подробнее в главе VI.
Естественная смерть наступала или в результате болезни, или же от старости,
преждевременная — от увечья во время различных работ или в бою. В первом случае
славяне-язычники часто ускоряли приход ее тем, что стариков, неспособных к труду,
убивали раньше, чем наступала их естественная смерть. Это подтверждается, во-
первых, древним и индоевропейским обычаем, распространенным у окружавших славян
народов — германцев, иранцев (скифов и массагетов) и пруссов
[728]
, — а во-вторых,
нам известно, что пережитки этого обычая удержались у славян и позднее. Так,
сохранилось запрещение князя Оттона от 1328 года древним полабским древанам,
сохранившим еще этот обычай убивать своих престарелых родителей
[729]
; в Сербии,
где обычай этот известен был под названием «лапот»
[730]
, стариков убивали вплоть до
недавнего времени. Вообще же древние славяне встречали смерть спокойно, особенно
в бою. Когда в 593 году греческий военачальник Приск напал на славян, они в каком-то
экстазе отчетливо выражали свое стремление умереть
[731]
. -167-Все это, разумеется, не говорит о том, что славянский воин, как каждый человек, не
стремился возвратиться к домашнему очагу целым и невредимым. По свидетельству
Прокопия мы знаем, что славяне с этой целью приносили перед боем жертвы богам
[732]

Глава III
Древнеславянские погребения
Погребальный обряд славян-язычников, каким мы знаем его в последние столетия
перед принятием христианства, был ритуалом, вполне сложившимся, сложным и
разнообразным, далеко ушедшим от его основных первоначальных форм,
существовавших у еще неразделившихся индоевропейцев. В древнейшие времена,
насколько, разумеется, можно судить по местам погребений, приписываемым славянам,
в погребальном обряде славян было больше единообразия и простоты. Однако мы
видим, что позднее, как и в других областях культурной жизни, на погребальных обрядах
сказываются чужеземные влияния, в результате чего эти обряды приобретают
значительно более разнообразный характер, и единообразие славянского
погребального обряда исчезает. Лишь христианство снова приводит все к
единообразию, стандартизирует погребальный обряд и при этом вводит совершенно
новые основы обряда, а именно захоронение покойника на обычных общих кладбищах,
освященных церковью. До этого славяне своих покойников не хоронили, а с древнейших
времен, несомненно с самого возникновения славянства, сжигали.
Являлось ли трупосожжение вплоть до конца языческого периода единственным
погребальным обрядом у славян — это старая проблема славянских древностей,
которой занимался уже Добровский
[733]
. Как только в Германии появились первые
работы по доисторической археологии, сразу же возник вопрос, относящийся к
этнографии: что именно среди находок является немецким и что славянским? Ответ на
этот вопрос вскоре стали искать и в разделении погребальных обрядов. Много дебатов
вызывал вопрос, сжигали ли вообще славяне своих покойников, причем спор шел
главным образом уже вокруг вопроса, являются ли погребения с трупосожжением в
восточной Германии и Полабье германскими или славянскими. В семидесятых годах
прошлого столетия в этот спор решительно включился Рудольф Вирхов. Авторитетно
выступив в пользу германской принадлежности древних погребений с трупосожжением в
восточной Германии, он признал за славянами только позднюю, так называемую
культуру городищ («Burgwalltypus»), которая представлена культурными слоями древних
городищ или современными им могилами с трупоположением
[734]
.
Ныне вопрос славянского погребального обряда совершенно ясен. Основу его в
дохристианский период, во всяком случае до той поры, пока мы можем бесспорно или по
крайней мере документированно проследить древнюю историю славян, составляло
повсюду трупосожжение, так же, как это было и у других соседних арийских народов:
литовцев, германцев и галлов. Чужеземные влияния, имевшие место в различных
землях, в частности влияние римское и восточное, сказывались лишь в том, что наряду
с этим основным обрядом местами появлялись отклонения от него, а именно — наряду
с трупосожжением рано появляется и захоронение (с всевозможным устройством
могил), а так как с приходом христианства изменение основного погребального обряда
произошло не сразу, а постепенно и в различных областях в различное время, то
особенно в течение первого тысячелетия нашей эры мы отмечаем период, когда оба
основных обряда — сожжение и захоронение — существовали у славян одновременно.
Исходя из этого, мы до некоторой степени имеем право утверждать, что в то время у
древних славян-язычников практиковались оба обряда, однако трупосожжение в
языческий период преобладало и было для него типично.
-168-О том, что славяне до принятия христианства сжигали своих умерших,
свидетельствуют данные как археологии, так и истории. Этнография сохранила следы
трупосожжения в незначительной степени.
Археологическим подтверждением этого обряда является существование у древних
западных и восточных славян многочисленных погребений с трупосожжением, с
которыми мы далее познакомимся значительно подробнее. Весьма многочисленны и
исторические свидетельства, относящиеся ко всем славянским землям
[735]
.
О полабских славянах св. Бонифаций свидетельствует (под 744 годом), что они
сжигали на кострах умерших мужчин вместе с их женами; тем не менее обряд этот на
Лабе, видимо, вскоре исчез, так как позднейшие источники подобных сведений о
полабянах не содержат. О трупосожжениях у чехов в древнейших источниках
свидетельств почти нет. Зато поляки, по свидетельству Титмара, сжигали умерших еще
в XI веке, а у южных славян трупосожжение засвидетельствовано в VII веке (при взятии
Царьграда в 626 году), и в X веке его засвидетельствовал и Масуди
[736]
.

У восточных славян трупосожжение в X и XI веках подтверждается рядом восточных
писателей, Львом Диаконом при описании битвы у Доростола в 971 году
[737] и, наконец,
автором древнейшей части Киевской летописи, который прямо говорит, что раньше и
даже в его время, то есть в конце XI века, отдельные русские племена сжигали своих
покойников на кострах, пепел собирали в сосуд, который ставили затем на столбах при
дорогах
[738]
. У соседних пруссов сожжение умерших засвидетельствовано даже в XIII
веке, а в Литве, Латвии и Эстонии еще и в XIV–XVI веках
[739]
. Если мы сопоставим
результаты археологических исследований с этими известиями, то будет очевидно, что
славяне практиковали сожжение умерших даже в то время, когда в соседней Германии
под влиянием христианства и в результате запрещения Карла Великого
[740] оно давно
прекратилось. В Чехии умерших сжигали еще в X веке, а местами, вероятно, и в XI веке; в
Лужицах — также; у полабян — в VIII–IX веках; на юге — примерно в IX–X веках; у поляков
— в XI веке; на Руси некоторые племена сжигали умерших еще в XII, а местами даже в XIII
веке.
Таким образом, погребения с трупосожжениями, относящиеся к христианскому
периоду, всегда являются языческими, погребения же с трупоположением большей
частью являются уже христианскими, однако я не хочу утверждать, что любое
погребение с трупоположением в X–XII веках обязательно является христианским. Кое- -169-где обряд трупосожжения под внешним, скорее всего римским
[741]
, влиянием сменился
захоронением умерших еще до того, как сменилась религия. Однако, как мы это дальше
увидим, и при захоронениях трупов в могилах, несомненно, сохранилось множество
древних языческих обычаев.
В основном славянский языческий обряд заключался в том, что тело умершего с
плачем и пением доставлялось на кладбище, скорее всего к общему кострищу или к
отдельной могиле, которая уже была подготовлена. Там из поленьев был сложен
костер, на который укладывали покойника в одежде, а иногда и в вооружении, которые
он обычно носил при жизни, — непосредственно на костер, или на доске, или в ладье.
После этого родственники поджигали костер. Тотчас же по сожжении покойника или на
следующий день пепел с обгоревшими остатками костей, оружия и украшений собирали
в кучу или складывали в урну, которую зарывали в могилу или ставили, наконец, на
могилу сверху на камень или на столб в зависимости от того, какие могилы были в
обычае данной местности и рода. В урну вкладывались также и дары, которые должны
были служить умершему в загробной жизни. Если покойник был похоронен без
сожжения, тело его вместе с принесенными дарами опускали в такую же могилу и здесь
же поджигали жертвенный костер, у которого свершалось и первое погребальное
пиршество.
Вещами, которые клались вместе с умершим в могилу (обычно еда, некоторые орудия
труда и оружие), славянские погребения, как правило, весьма бедны. С этой стороны
славянские погребения не могут сравниться с могилами их соседей. Богатые могилы
являются у славян исключением.
-170-Этот основной обряд дополнялся и усложнялся рядом других обычаев, которые мы
сейчас рассмотрим.
Тело умершего выносили из дому не через двери, а через специальный пролом,
сделанный для этой цели, очевидно для того, чтобы душа, пожелавшая возвратиться,
не нашла обратно дорогу. Подтверждением этого обычая может служить, например,
вынос тела князя Владимира в Берестове в 1015 году, а также большое количество
позднейших пережитков этого обычая
[742]

. При выносе тела и в течение всего пути до
кладбища родственники провожали умершего хвалебными речами, а также плачем
женщин (жалением). Причем сопровождающие иногда исцарапывали себе лицо ногтями,
наносили себе раны, остригали волосы. Эти причитания являлись уже не выражением
истинного горя от потери умершего, а обрядовыми, аффектированными, ритуальными
стенаниями. Любопытно, что во многих славянских странах этот обычай полностью
сохранился до наших дней, а на Балканском полуострове и в России для этой цели до
сих пор нанимают специальных женщин-плакальщиц, называемых покайнице, наркаче,
плакальнице, жалеющие, плачки. Такие плакальщицы до недавнего времени нанимались
также и в Моравии и Словакии. Этот плач и причитания женщин являются в некоторых
местах настолько существенной частью погребального обряда, что без них погребение -17 -просто невозможно, хотя в то же время оно допускается без церковного обряда.
Существование этого обычая в древней Руси подтверждено Киевской летописью под
945 и 969 годами, а у поморян и поляков он засвидетельствован Эббоном и
Кадлубеком
[743]
. Вместе с тем царапание лица и нанесение себе ран подтверждается
древними известиями только на Руси, в Польше и в Чехии
[744]
.
Кульминационным пунктом погребального обряда была добровольная или
вынужденная смерть оставшейся жены покойника, а иногда и дружины, ему служившей.
Об этом свидетельствует ряд древних известий, имеющихся у Маврикия и Льва Мудрого
о южных славянах и у Титмара о поляках. Особенно важным в этом отношении является
сообщение св. Бонифация, содержащееся в его послании к королю Этибальду
[745]
. Что
касается восточных славян, то ряд арабских писателей указывают на тот же обычай и у
них; о женах воинов Святослава в 971 году под Доростолом пишет Лев Диакон
[746]
. Но
наиболее яркое, полное драматизма описание такой «добровольной» смерти жены
знатного русского воина где-то на Волге оставил Ибн-Фадлан. При чтении его у нас,
однако, возникают некоторые сомнения: действительно ли Ибн-Фадлан рассказывает
здесь о славянке и о славянском обычае, поскольку его русский воин, очевидно, сам
норманского происхождения
[747]

Археологических подтверждений этого обычая
найдено мало, и они носят неопределенный характер, так как нельзя доказать, какой
смертью умерли женщины, останки которых временами находят в могиле рядом с
останками мужчин.
В действительности «добровольная» смерть, разумеется, не всегда была
добровольной. Обычно, особенно в знатных семьях, смерть жены являлась
неизбежным следствием устойчивой традиции, согласно которой такая смерть должна
была наступить. Женщину, выразила ли она добровольно свое согласие или была
выбрана для этой цели, как это красочно описывает Ибн-Фадлан, перед тем как вести на
костер, опаивали и таким путем добивались того, что она уже не оказывала
сопротивления на костре. Обычай этот, разумеется, не является чисто славянским и
засвидетельствован у ряда соседних со славянскими народов: у германцев, литовцев,
пруссов, фракийцев, скифов и сарматов
[748]
. Однако отсюда не следует делать вывод,
что этот обычай был перенят именно у них. Он является старым наследием
индоевропейского периода. Принесение в жертву господину наряду с женами юношей,
коней и собак являлось неизбежным следствием только что описанного обычая и также
засвидетельствовано у славян
[749]
. Интересную особенность этого обычая отметил
еще Масуди: в жертву приносилась не только жена умершего мужа — когда умирал
неженатый молодой человек, то в жертву приносили девушку, обеспечивая ему таким
образом для загробной жизни жену, которой он не имел при жизни
[750]
. Этот
посмертный брак являлся весьма интересным доказательством веры в загробную
жизнь, и я не сомневаюсь, что в некоторых обычаях, сохранившихся до сих пор у славян
при похоронах молодых людей и девушек, мы должны усматривать пережитки,
связанные с этим обычаем, правда, уже значительно ослабленные. Это всегда
отголоски свадебных обрядов
[751]
.
-172-Другой интересной особенностью древнеславянского погребального обряда является
погребение в ладьях. Обычай класть тело умершего в лодку и сжигать его вместе с ней
либо насыпать над несожженной ладьей могильный курган часто встречается у
северных германцев и балтийских финнов. В частности, известны находки лодок в
скандинавских могилах. У славян погребения в ладьях очень редки, и если встречаются,
то только на востоке (засвидетельствованы они как письменными источниками, так и
археологическими находками, однако последние подтверждены недостаточно), и
поэтому весьма вероятно, что этот обычай перешел от указанных выше соседей, в
частности, под влиянием скандинавских русов. Кроме того, он засвидетельствован на
Руси только в отношении княжеского рода
[752]

752]
. Первоначально ладья, несомненно,
означала всего лишь судно, представленное для загробной жизни. Чем пользовался
умерший на этом свете, то же должно было быть в его распоряжении и на том свете.
Также под чужеземным влиянием, но на этот раз античным, к славянам в конце
языческого периода перешел обычай класть в могилу деньги на дорогу в загробный мир.
Это, несомненно, античный обол, дававшийся умершим для Харона, обычай, проникший
к славянам по нижнему Дунаю или с берегов Черного моря. Даже в беднейших гробницах
древнего Пантикапея, как правило, имеются медные деньги.
-173-У славян этот обычай укоренился настолько глубоко, что многочисленные следы его
мы не только находим в погребениях X и XI веков, но он удерживался и много времени
спустя; более того, славяне во многих местностях еще и теперь вкладывают деньги
умершему в рот или в руку, не понимая первоначального значения этого обычая
[753]
. Так
поступают, например, в восточной Моравии, Словакии, на Украине, в Белоруссии, в
Польше и на Балканах.
Пользуясь случаем, я хотел бы одновременно отметить, что «мертвый» по-
древнеславянски — навь, и это слово одновременно означало и загробный мир вообще.
Некоторые лингвисты искали в этом слове еще один отголосок упомянутого античного
влияния, связывая его с греческим να ς, латинским navis и имея в виду лодку, на
которой Харон перевозил души умерших на тот свет
[754]
. Хотя эту связь и нельзя
отрицать (в древнем чешском и польском языках мы имеем nav, náva также и в значении
лодка), этот лингвистический вопрос все же следует оставлять открытым. Столь же
возможно, что старославянское навь не связано с navis, но происхождение его древне-
индоевропейское, так же как и готское naus и литовско-латышское navit, nave
[755]
.
Неясно и происхождение обычая хоронить мертвых в санях или привозить умерших на
санях к могиле, даже если погребение происходило летом. В русских источниках, по
которым этот обычай нам только и известен, имеется несколько сообщении о том, что
тела умерших князей Владимира, Бориса, Глеба, Ярослава, Михаила, Святополка (X–XII
века), хоронились ли они зимой или летом, привозились к месту погребения на санях
[756]
.
Более того, люди, ожидавшие своей смерти, готовили себе для погребения сани, а
старое русское выражение «сидеть на санях» означало то же, что и «быть перед
смертью»
[757]
. Этот обычай еще долго удерживался в России и на Украине, а в Карпатах
он бытует и до сих пор; имеются известия о подобном же обычае в Словакии, Польше и
Сербии
[758]
.В сани всегда впрягались волы.
Поскольку же этот обычай распространен также и у финнов и среди некоторых урало-
алтайских племен, возникает законный вопрос: является ли он местным, славянским, или
же заимствован славянами у соседних с ними народов? По всей вероятности, обычай
везти тело покойника на санях является все же местным как у славян, так и у финнов и
связан с характером русской земли, а также с тем, что сани были на Руси древнейшим
видом транспорта. На вопрос о том, где возник обычай класть в могилу сани, нельзя
дать удовлетворительный ответ.
Весьма интересной и существенно важной подробностью древнеславянского
погребального обряда является также погребальное празднество, так называемая
тризна и связанный с нею пир (пиръ, страва). -174-С полной достоверностью тризна засвидетельствована только у восточных славян,
однако известия, которыми мы располагаем в отношении остальных славян, дают право
не сомневаться, что тризна была известна всем славянам. Подробного описания того,
что́, собственно, представляла собой тризна, нет, однако сопоставление различных
дошедших до нас известий дает все же возможность восстановить истинную ее
картину.
Первые страницы летописи рассказывают только о том, что племена радимичей,
вятичей, северян и кривичей совершали над покойником тризну (применяют термин
тризну творити) до того, как его сжигали; там же, под 945 годом, мы читаем, что
княгиня Ольга справляла тризну над могилой Игоря, но что позднее она сама, став
христианкой, повелела над ее могилой тризну не творить. Значительно больше
сведений о тризне мы находим в русском источнике «Житие Константина Муромского»,
источнике хотя и более позднем, но содержащем много древних традиций.В нем наряду
со словом «тризна» упоминается также делание бдыну (бдынъ) и битва
[759]
. О
языческих погребальных празднествах упоминают и польские хроники, но термин
«тризна» в них не приводится. Не употребляет его и Саксон Грамматик в описании
погребения, которое устроил своему умершему брату славянский князь Исмир
[760]
. В
чешских источниках слово «тризна» хотя и является inferiae, placatio mortuorum,
записанным между чешскими глоссами в словаре «Mater Verborum» (XIII век), но глосса
эта является подделкой
[761]

. Зато к чешской «тризне», очевидно, относятся
празднества, о которых упоминает хроника Козьмы Пражского (III, I). Князь Бржетислав в
1092 году наряду с другими запретил особые празднества в честь умерших: «item
sepulturas, quae fiebant in silvis et in campis, atque scenas, quas ex gentili ritu faciebant in biviis
et triviis, quasi ob animarum pausationem, item et iocos profanos, quos super mortuos suos
inanes cientes manes ac induti faciem larvis bachando exercebant».
Уже из этих сообщении видно, что тризна была не одним лишь погребальным
пиршеством, но и чем-то другим, каким-то празднеством драматического характера
(scenas faciebant et iocos profanos induti faciem larvis), главной частью которого было
представление битвы, на что, помимо слова «битва» в «Житии Константина
Муромского», указывает как этимологическое значение слова «тризна», связанное с
чешским trýzniti, польским tryznić в значении «бить кого-то», так и значение слова
«тризна» в церковнославянских источниках, где оно в переводах соответствует
греческому στ διον, θλον, γων, παλα στρα (тризновати — pugnare, тризникъ —
pugnator)
[762]
.
Все это вместо взятое показывает, что при погребениях, а позднее и во время
празднеств в честь мертвых проводилась состоявшая из символических движений
праздничная игра, главным моментом которой была военная сцена (состязание),
сопровождавшаяся бряцанием оружием, криками и военными песнями. Разумеется, это
не было воспроизведением какой-то битвы, в которой некогда участвовал умерший, или
воспоминанием о ней, так как вся игра, очевидно, имела магическую подоплеку. Это был
бой со злыми духами с целью отогнать их. Еще Иоанн (Ян) Менеций упоминает в XVI
веке, что при погребении в западной Руси мужчины с мечами в руках кричали слова: «gey,
geythe, begoythe peckelle», неправильная транскрипция которых лучше всего может быть
истолкована как «бегите, бегите, пекельни» (то есть демоны). Подобных пережитков
сохранилось много
[763]
. Употребление масок, очевидно, также было связано с
представлением о действующих здесь злых духах.
Пиршество, следовавшее после тризны, называлось пиръ либо страва. Последнее
слово очень интересно еще и тем, что оно упоминается уже в связи со смертью Аттилы
в Венгрии в 453 году, свидетельствуя одновременно и о том, что подданные Аттилы в
средней Венгрии должны были быть славянами
[764]
. Иордан говорит
[765]
, что над гробом
Аттилы был устроен обильный пир, который называется страва (stravam super tumulum
eius, quam appellant ipsi, ingenti comessatione, concelebrant), — то есть употребляют
славянский термин, и поныне означающий пищу и засвидетельствованный в древних
чешских и польских источниках XIV и XV веков, специально в значении погребального
пира
[766]
. -175-Погребальные пиры, устраивающиеся с подобным же расточительством и обилием
еды и меда, засвидетельствованы с древнейших времен также и у других славян
[767]
, и,
как известно, до сих пор у всех славян принято гостям, прибывшим на похороны,
преподносить еду или по крайней мере крепкие напитки. В Белоруссии при этом и по сей
день хозяин и гости угощают небольшим количеством еды и напитков
[768] также и души
предков, которых призывают и благодарят за то, что они угостились… обращаясь к ним
и молясь им так, как, очевидно, и тысячу лет назад
[769]
.

Подобным же образом, как и во время самих похорон, умершие чтились совместно в
дни, посвященные поминовению мертвых. Непосредственных известий об этом со
времен язычества дошло не много
[770]
, однако о живучести этого обычая (не только у
славян) свидетельствует лучше всего то, что как восточная, так и западная церковь
включила эти дни в число церковных праздников и, несмотря на все свои попытки, не
смогла лишить славян древних языческих атрибутов, к которым в первую очередь
относится обычай приносить на могилы пищу для умерших, а также различные
драматические игры, а зачастую и разнузданные празднества, устраивавшиеся при этом.
Насколько еще сильно удерживаются языческие представления в самых глухих
славянских областях Балканского полуострова, где до сих пор сохранилось еще много
таких дней, посвященных памяти умерших, носящих самые различные
наименования
[771]
, видно, например, из того, что в Сербии священник в отдельных
местностях не только сам кладет еду на могилы, но даже заклинает злые души умерших
не возвращаться обратно. В Болгарии подобным же образом на сороковой день после
смерти священник окуривает могилу умершего и в сделанное отверстие наливает воду
и кладет еду
[772]
. Вообще же можно сказать, что у католиков древний обычай кормить
на кладбищах умерших исчез полностью или же оставил после себя незначительные
следы, в то время как у православных болгар, сербов и русских этот обычай
погребальных пиршеств на кладбищах сохранился в неприкосновенности.
Из празднеств и игр, устраивавшихся славянами в честь душ умерших, заслуживают
упоминания и так называемые русалии и радуницы, о которых мы будем говорить еще
раз в VI главе. Русалии, являвшиеся на Руси явным пережитком язычества, во многих
случаях засвидетельствованы уже в XI веке. Против них ополчились светские и
церковные христианские князья. Радуницы в древний период славянства не
засвидетельствованы
[773]
, но как праздник умерших распространены по России, куда так
же, как и русалии, проникли под греко-римским влиянием. Оба эти праздника
свидетельствуют также и о сильном влиянии, которое оказывала на славян римская
культура со времен империи. Оба названия — античного происхождения: русалии от
rosaria, rocalia (римский праздник роз), а радуница от οδ νια, μ ρα τ ν όδων
[774]
; и -176-хотя, как следует предполагать, славяне и до этого имели свои дни поминания умерших,
свои задушницы, поминки, dziady и т. п., все же не подлежит сомнению, что они переняли
не только новое название, но и переняли сами празднества точно такими же, какими они
видели их у греков и римлян.
Остальные погребальные обряды не столь важны и не имеют такого значения.
Возжигание огня на могилах, которое упоминается только с XV века, является,
очевидно, уже лишь отголоском первоначальных костров, на которых когда-то
сжигались покойники
[775]
. То же значение, очевидно, имеют и кострища, которые
находят в различных слоях могил XI–XII веков рядом со скелетом, либо над ним, или под
ним. Иногда трудно решить — то ли это костер, на котором готовилась пища для
погребального пира, то ли это только пепел от огня, зажженного в память умершего.
Следует все же полагать, что огонь, разводившийся на могиле умершего, служил и для
той, и для другой цели.
Современный славянский фольклор сохранил следы еще ряда обычаев, которые в
своей основе и по своему характеру относятся к периоду язычества. Это, например,
обычай открывать окна, для того чтобы душа умершего могла улететь, вынос покойника
таким образом, чтобы тело его не коснулось порога, обычай бросать камни и ветви
через плечо и запрещение оглядываться назад при возвращении с кладбища, обычай
облекаться в траурные одежды (вывернутые наизнанку), пробивать мертвое тело
колом, сжигать солому на пути, делать для выхода души отверстия в гробу, бросать
камни на могилу и т. д.
[776]
Необходимо, однако, указать, что известные мне источники сведений о подобных
обычаях в древнее время не содержат, не подтверждаются археологическими данными.
Источники также ничего не говорят и об обряде очищения, который совершался после
возвращении с похорон при помощи огня или воды, и об обычае изгонять
возвратившуюся в дом душу умершего, выметая комнату метлой или размахивая в
воздухе топором
[777]
. Обычай надевать маску на лицо покойника у славян не
засвидетельствован, хотя он и был распространен у их соседей
[778]
.

Формы могил и кладбища
Настоящий раздел главы о славянских погребениях посвящен подробностям
устройства могилы, собственно насыпи над ней, затем положению трупа в могиле,
ориентации его по отношению к странам света, погребальному инвентарю и т. д. Обо
всем этом, насколько древние источники и прежде всего, разумеется, археология дают
для этого материал, я подробно написал в моей книге «Жизнь древних славян». Как в
конце первого тысячелетия выглядели славянские могилы in situ, мы знаем по многим
тысячам могил конца первого и начала второго тысячелетия
[779]
. Однако в данном
обзоре восстановить все подробности невозможно. Поэтому не остается ничего
другого, как отослать читателя к этому труду, а здесь удовлетвориться лишь
изложением важнейших черт, характерных для всего славянства IX–XI веков.
До V века до н. э. мы не знаем могил, которые можно было бы назвать бесспорно
славянскими, и это относится не только к спорному вопросу о полях погребальных урн
на территории между Эльбой и Вислой, но и к области между Вислой и Днепром, где уже
на основании историко-лингвистических данных мы помещаем славянскую прародину и
где археологическая непрерывность древних и более поздних могил до сих пор не
установлена.
Только с V–VI веков мы можем с полной уверенностью говорить о славянских могилах
на всем пространстве, заселенном славянами, причем сначала о могилах с
трупосожжением, а затем, с X века, и о могилах с трупоположением. Обычно оба вида
могил, даже самые бедные, были при всей их простоте самой различной конструкции, но
общий тип их и форма сохранялись.
Когда тело покойника в соответствии с описанными выше обрядами доставлялось к
месту погребения, то, если сохранялся еще обычай сжигать трупы умерших, его клали на
костер и сжигали. Такой костер находился или тут же возле места, выбранного для -17 -могилы, или же возле кладбища на общем кострище. Пепел, оставшийся от костра и
сожжения покойника, собирали и клали (в урнах или без них) на поверхность земли или
выше, на могильную насыпь. В позднейший период подобным же образом труп умершего
укладывался на поверхность земли, либо выше, на могильную насыпь, либо — чаще
всего — в глубокую четырехугольную яму.
Сама могила (mogyla, gomila), называвшаяся на Руси тюрко-татарским словом курган, -178-kurhan
[780]
, была различной высоты, в среднем примерно 1–2 метра. А. Спицын полагает,
что сравнительно большая высота русских курганов свидетельствует о влиянии
скандинавских русов, которые на своей скандинавской родине возводили высокие
курганы. В действительности русские курганы, хотя и здесь есть исключения,
относительно высоки, особенно если их сравнить с невысокими могильными насыпями
западных славян
[781]
. Однако образцы высоких курганов славяне видели уже задолго до
прихода русов у своих южных соседей — скифов и сарматов, проникавших на
территорию славян
[782]
, и я полагаю, что лишь особо высокие курганы на севере России,
в Новгородской губернии, так называемые сопки, созданы под скандинавским
влиянием
[783]
. Основная форма кургана обычно округлая или в более древнее время, и
главным образом в кривической Руси, продолговатая (так называемые длинные курганы,
по терминологии русских археологов). Иногда на кургане устанавливались еще и столбы,
на которые ставились урны
[784]
, или определенным образом укладывались камни, или
же, наконец, строились какие-нибудь столики либо небольшие навесы и домики, где
душа умершего могла бы отдохнуть; у поморских славян упоминаются также какие-то
бревна (fustes) — колья, которые клали на могильный курган
[785]

Наконец, в более
поздний период под влиянием печенегов и половцев славяне начали устанавливать на
курганах вытесанные из камней изображения умерших
[786]
. Часто вокруг кургана
вырывался небольшой ров, а основание кургана местами обкладывалось большими
камнями.
Внутри могильной насыпи, которая состояла иногда из нескольких хорошо различимых
слоев, насыпанных, очевидно, не сразу, а в несколько приемов во время праздников
задушниц, за исключением обложенного камнями самого погребения, как правило,
ничего не удается обнаружить. Однако на востоке, как над урнами, так и над
несожженными трупами, местами строились специальные навесы на столбах или даже
деревянные срубы, образцы которых славяне, по всей вероятности, видели при
строительстве скифо-сарматских курганов. Помимо этих различий, внутреннее
устройство кургана изменяется еще больше в зависимости от того, производилось ли
захоронение покойника на уровне земли или же выше уровня, в насыпи или, наконец, в
яме под курганом
[787]
. Этим вопросом много занимались русские археологи, пытавшиеся
найти в этих различиях особенности отдельных племен. Со своей стороны полагаю, что
эти различия не племенные, а хронологические.
Первоначально там, где славяне стали насыпать высокие курганы, ямы стали исчезать,
а затем их снова ввело христианство. Однако могилы с глубокими каменными камерами
и ведущими к ним коридорами, так же как и могилы хазарского или аланского типа, мы у
славян вообще не встречаем.
На западе вследствие того, что христианское вероучение запрещало насыпать над
могилами курганы, христианские могилы с самого начала потеряли высокую насыпь,
превратились в обычные могилы и с тех пор стали сосредоточиваться вокруг первых
костелов. На востоке, однако, курганы строились еще долго. Только на севере, в
Новгородской земле, мы видим, что курганы начиная с XI века также начинают исчезать
и напоминают о себе лишь обычаем обкладывать могилу большими камнями. С
течением времени количество камней на могилах уменьшается, а размеры их
увеличиваются, пока, наконец, могила не стала обозначаться лишь четырьмя-пятью
крупными булыжными камнями. Местное наименование таких могильников, являющихся
типичными для XII–XIV веков, — жальник (от слова жалети)
[788]
.
Пепел помещался в урну или чаще всего просто ссыпался в кучу. Если же тело
умершего не сжигали, то его укладывали на должным образом подготовленную землю. (В
России мы часто встречаем внизу слой белого или желтого песка либо подстилку из
коры и березовых или дубовых листьев.) Иногда тело покойника укладывалось на ковер
или, наконец, на доску и досками же обкладывалось. Доски, которыми обкладывался
покойник, заменялись позднее сбитыми гвоздями ящиками, поэтому в могилах часто
находят большое количество правильно расположенных гвоздей
[789]
. Саркофаги
весьма редки (они встречаются в Далмации и в России у первых христианских князей) и,
как правило, все заимствованы из римско-византийских областей. О ладьях и санях, -179-являвшихся временами принадлежностью похоронного обряда, мы уже упоминали
выше. С образцами специально изготовленных гробов к славянам пришел с юга и
термин: лат. arca — откуда и старославянская рака.
Тело умершего, как правило, клали навзничь, вытянутым, с руками, скрещенными на
груди либо на животе или вытянутыми вдоль туловища. С начала христианского
периода мы наблюдаем при этом определенный порядок в ориентации погребения. -180-Славяне обычно укладывали покойников ногами на восток, а головой на запад, и лицо
покойника, таким образом, всегда было обращено к восходящему солнцу. Кажущиеся
отклонения от такой ориентации погребения чаще всего связаны с тем, что
захоронение производилось в различные времена года, когда восход и заход солнца
происходили в различных точках горизонта. Случаи обратной ориентации тела редки,
но в некоторых немногих местностях они, видимо, обычны. Обычай хоронить тело
головой на север и ногами на юг славянам присущ не был и указывает на неславянский, в
России в большинстве случаев финский, характер погребения
[790]
.
Отклонения от порядка захоронения тела навзничь также редки, например
захоронение на боку, в несколько скорченном положении. В северных областях России
встречаются также немногочисленные случаи захоронения покойника в сидячем
положении таким образом, что скелет упирается хребтом в воздвигнутую груду камней.
Такие захоронения являлись обычными в Псковской, Новгородской и Петроградской
губерниях (хотя случаи такого захоронения иногда встречаются и в средней Руси) в XII–
XIV веках
[791]
. Почему возник этот обычай, мы не знаем, и вряд ли это было
результатом чужеземного влияния, так как финны в средней Руси и их соседи — латыши
— хоронили умерших в горизонтальном положении.
Яркими образцами богатого славянского захоронения с трупосожжением,
относящимися к X веку, являются два высоких княжеских кургана — «Черная Могила» и
«Гулъбище», раскопанные Д. Самоквасовым у Чернигова
[792]
. В верхних слоях этих
курганов содержатся остатки сожжения с богатым княжеским вооружением, разумеется,
весьма поврежденным огнем, а также следы тризны и жертвоприношений. Примером
погребения с трупосожжением может служить могила неизвестного славянского князя XI
века, раскрытая у Таганчи возле Канева в Киевской области
[793]
. И если в Черниговских
курганах видны скорее влияния скандинавские, то в Таганчском кургане мы
обнаруживаем сильное византийское и восточное влияния.
Кладбища древних славян обычно находились поодаль от поселений, поблизости от
проточных вод, на отлогой лесистой стороне, а также и у вершин холмов. Излюбленным
местом для погребений были также перекрестки дорог. Позднее, с приходом
христианства, эти кладбища на лоне природы, разумеется, исчезли и стали создаваться
новые вокруг костелов и церквей. Об этом свидетельствуют несколько старых
предписаний
[794]
. Древний обычай хоронить мертвых возле дома или в самом доме у
славян исчез в конце языческого периода; свидетельств этого обычая, по крайней мере
археологических, мало, и все они почти недостоверны
[795]
.
Древние кладбища были различны по размерам, начиная от кладбищ всего лишь в
несколько могил и кончая кладбищами, на которых находилось до нескольких сот могил.
В частности, на Руси нам известны могильники, насчитывающие тысячу и больше
курганов. Древние кладбища ничем не ограждались, разве только валом, если они были
расположены на городище.
Глава IV
Одежда и украшения
В праславянский период одежда славян была простой и однообразной. Именно такой и
должна была быть одежда народа, жившего вдали от торговых путей и не
располагавшего средствами для покупки себе у купцов, на протяжении тысячелетий
проезжавших через Центральную Европу, южных и восточных товаров, будь то
украшения, новые дорогие ткани или уже готовые одежды иноземного покроя. Эта
простота и однообразие славянских одежд являлись также неизбежным следствием
качества местного производства тканей, производства довольно трудоемкого,
тяжелого и притом, естественно, как технически, так и эстетически несовершенного.
Поворот наступил только в начале нашей эры. В течение периода начиная от римской
эпохи и до конца язычества во всей Центральной Европе постепенно изменялся вкус,
что оказало влияние не только на характер украшений, но и на покрой одежды, которая -18 -к концу языческого периода под чужеземным, главным образом греко-римским и
восточным влиянием, стала в Центральной и Северной Европе значительно
разнообразнее и богаче. Поэтому и славяне обладали в конце первого тысячелетия, я
бы сказал, довольно богатым гардеробом, несомненно, более богатым и нарядным, чем
в период их первоначального единства.

Однако в этом гардеробе, как мы дальше увидим, было уже, разумеется, много
заимствованного, особенно в гардеробе свободных и имущих классов.
Материалы. Первоначально главным материалом для производства одежды
повсеместно была соответственно обработанная шкура убитого зверя, и этот
основной материал удержался повсюду, где климатические условия требовали теплой
одежды, которая служила бы защитой от холода, а следовательно, он удержался и на
территории Центральной Европы.В суровом климате славянских земель теплая одежда,
несомненно, необходима была большую часть года, и поэтому мы видим, что и позднее,
когда славяне уже умели изготавливать другие материалы, меха пользовались у них
особой любовью. В славянских землях, как нам известно, меха выделывались не только
для собственных нужд, но даже и для экспорта в южные страны и на Восток, где их
ценили не только как материал, идущий на изготовление одежд, но и как предмет
роскоши и украшения. О славянской торговле мехами мы будем говорить в другом
месте, в главе X. Здесь же достаточно упомянуть, что для изготовления одежды, и в
первую очередь верхней, шли прежде всего шкуры крупных животных; из домашних
использовались для этой цели шкуры баранов, из диких зверей — шкуры волков и
медведей. Однако в источниках упоминаются меха и мелких хищников, в особенности
куницы, соболя, горностая, лисицы и выдры, а из грызунов — бобра и белки, которые
служили отличным материалом для подшивки, оторочки, а также для головных уборов.
Искусные римские и византийские, а позднее и славянские портные умели сшивать такие
меха для изготовления одежд большего размера. Уже самый переход названия белки
(veverka) из славянского языка в латинский (viverra) и куницы — в греческий ( καυν κης
или καυν κη) свидетельствует о такой торговле и древних связях славян с югом
Европы. Эти меха экспортировались в первую очередь. Местами их значение в торговле
было столь велико, что шкурки куниц, белок, соболей становились даже денежной
единицей при меновой торговле или сборе дани. Так, мы знаем, что в IX–XII веках
восточнославянские племена платили дань — как чужим, так и своим собственным
князьям — по одной куньей или беличьей шкурке с каждого двора и что и в других
случаях уплата производилась куницами
[796]
. Поэтому наличие запасов этих шкурок
означало богатство. В княжеских или городских сокровищницах лежали запасы шкурок
куниц и зимних белок, и когда русские князья раздавали подарки своей дружине, своему
народу или чужеземным правителям, то среди этих даров мы снова видим меха и
особенно редкие меха соболей, бобров, чернобурых лисиц или горностая
[797]
. Как при
изготовлении одежды эти меха использовались для подшивки или отделки ее, что для
славянского костюма стало даже типичным, мы увидим дальше. Древние кожевники и
скорняки упоминаются в источниках с XI века

Наряду с выделкой мехов рано возникает и местное производство тканей, плетеных
или изготовляемых на примитивных ткацких станках из льняных, конопляных или
шерстяных волокон.
Платъ, платьно, сукно, ткань, тканина — древнейшие славянские понятия
[799]
, а
производство их исторически засвидетельствовано с конца языческого периода. Лен
является древнейшим индоевропейским культурным растением
[800]
, и Ибрагим Ибн-
Якуб сообщает о чехах, а Гельмольд о балтийских славянах, что они умели ткать из
льна весьма тонкие ткани, которые в торговле заменяли деньги (в Праге за одну
серебряную монету им давали 10 небольших платков)
[801]
. Упоминается также дань,
которую франкские славяне выплачивали в IX–X веках льном и полотном
[802]
, а у
Зонневальда (окр. Луцкау в Лужицах) найден относящийся примерно к тому же периоду
льняной мешочек с рубленым серебром.
Шерсть и шерстяные ткани также упоминаются уже в древнейших переводах Библии и
в русских текстах XI века
[803]
. Находки остатков шерстяных тканей довольно часты в -182-могилах
[804]
. Что касается конопли, то эту культуру славяне заимствовали у иранцев,
скорее всего у скифов, которые хотя и употребляли коноплю главным образом как
наркотическое средство, но вместе с тем, несомненно, изготовляли из ее волокон и
ткани, так как мы знаем от Геродота, что такие ткани производили фракийцы
[805]
. В
восточной Германии конопляные семена археологически засвидетельствованы
находками у Вильмерсдорфа уже в период, предшествовавший началу новой эры. В
исторических памятниках конопля наряду с льном упоминается у славян впервые только
с XI века в церковном уставе князя Ярослава (§ 24).
Упомянутые выше ткани и меха, как об этом свидетельствует в X веке общий источник
Персидского географа и Гардизи
[

Поэтому основным цветом славянской одежды был
белый или, при недостаточной отбелке, серый тон. Все цветные ткани, особенно
красные, так же как и различные роскошные пестрые ткани, славяне получали в
результате торговли с другими странами, прежде всего с Византией и Востоком. Но
такие ткани могли, разумеется, купить или выменять только князья или богатые люди.
Это был прежде всего шелк, который в конце языческого периода пошел в домашний
обиход славян, что подтверждают названия hedvab и svila, являющиеся древними и
общеславянскими
[807]
. Кроме того, мы читаем в источниках, что уже в VIII веке
балканские славяне обменивали греческих пленников на шелковые одежды, а в 907 году
мы имеем известия и о шелковых парусах на русских ладьях
[808]
.
Наряду с шелком к славянам поступали и различные сорта тяжелой золотой парчи и
аксамита — золотой или серебряной ткани с разводами, а также легкие и прозрачные
ткани, искусно и пестро окрашенные, древнеславянское название которых
засвидетельствовано частью уже в конце языческого периода, частью же в
последующие столетия. Сага о Книтлинге упоминает среди богатств славянских храмов
в Коренице на Руяне sericum, bombyces et purpurum[809]
. Незначительные остатки
роскошных тканей сохранились также в могилах, в частности, в курганах юга Киевской,
Черниговской и Полтавской губерний, однако материалы по истории импорта этих
тканей в достаточной степени еще не собраны; вопрос этот изучен плохо, и освещение
его должно будет явиться задачей будущих работ
[810]
. Экспорт тканей в IX–XI веках в
основном шел из Византии, Трапезунда, а также из греческого Херсонеса в Крыму, но
вместе с тем много тканей купцы привозили непосредственно из Азии по торговому
пути, шедшему по Хвалынскому (Каспийскому) морю и Волге.
Одежда. Одежда славян как общим своим видом, так и в отдельных ее деталях
значительно отличалась от одежды соседних народов, причем не только восточных,
что при глубоком различии культур обоих народов было вполне естественно, но и от
одежды западных соседей — германцев
[811]
. Это подтверждается имеющимися в нашем
распоряжении прямыми историческими свидетельствами. Когда в 631 году немецкий
король Дагоберт направил к Само, правившему Чехией, посла Сихария, то Само не
допускал последнего к себе до тех пор, пока этот посланник Дагоберта не переоделся и
не появился перед ним в славянской одежде
[812]

. Аналогичное известие, относящееся к
концу языческого периода, мы имеем и о поморских славянах. В 1124 году помощник
епископа Оттона немец Гериманн, для того чтобы попасть в святилище Триглава в
Щетине, надел славянское одеяние: какую-то шапку и плащ[813]
. Уже из этого видно, что
одежда немцев, пришедших в Поморье, отличалась от одежды местных славян, а в еще
большей степени отличалась от нее одежда чужестранцев, прибывавших с Востока.
Однако известия, имеющиеся в нашем распоряжении о характере славянской одежды,
не дают возможности описать ее более подробно.
Первым является сообщение Прокопия, который говорит, что некоторые славяне не
носят ни хитона, ни грубых плащей (τριβώνιον) и что они ходят в одних лишь
коротеньких штанах ( ναξύριδες), которые доходят им только до бедер, и что в такой
одежде они идут в бой против врагов
[814]
. После Прокопия о славянской одежде долгое
время никаких известий не было, пока о ней не появились сведения в восточных
источниках X и XI веков. Однако эти известия иногда противоречивы, а иногда
восточные славяне подменяются в них скандинавскими русами, и поэтому, несмотря на -183-восточные славяне подменяются в них скандинавскими русами, и поэтому, несмотря на
то что в X веке одежда славян и русов по своему покрою должна была значительно
сблизиться, пользоваться такими известиями нужно весьма осторожно. К этим
известиям относится и пространное сообщение Ибн-Фадлана об одежде русских
купцов на Волге («они не носят ни курток, ни кафтанов, но мужчина у них надевает кису,
которой он обвивает один из боков, и одну руку выпускает из-под нее»). Зато от
одежды этих купцов он отличает платье, в которое родственники одели умершего в 922
году русского вельможу. Оно состояло из куртки, роскошного кафтана с золотыми
пуговицами, широких шаровар, носков, сапог и роскошной высокой шапки
[815]
. Другие
современные авторы — Истахри и Ибн Хаукаль — упоминают, ч

то русы носят короткие
куртки, в то время как болгары и хазары — длинные,

а неизвестный источник, которым
пользовались Персидский географ, Гардизи и Ибн-Русте, сообщает о славянах, что они
носят рубахи и низкие сапоги до щиколоток, подобно табаристанским, что их одежды
большей частью льняные, а о русах (славянах?) он добавляет еще, что они носят
верхнюю одежду, широкие шаровары, завязанные выше колен, и шерстяные шапки,
концы которых опущены вниз. Важный в других отношениях источник, Ибрагим Ибн-Якуб,
говорит о славянах только то, что они носят широкие одежды и что рукава этих одежд
сужаются книзу
[816]
. Для данного времени мы располагаем только этими общими
сведениями, остальные являются уже значительно более поздними
[817]
. Хочу также
отметить, что в XI и XII веках покрой польской одежды мало чем отличался от
чешского
[818]
, но зато он сильно отличался от русского, что видно из Киевской
летописи, в которой под 1074 годом упоминается, что дьявол явился печерскому
монаху в «ляшском» костюме.
Как мы видим, известия эти незначительны, да и неясны (арабские термины),
вследствие чего они не дают полного представления о том, какой была одежда славян в
IX–XI веках, и если бы они не были дополнены археологическими находками, а главным
образом некоторыми древними миниатюрами, мы бы не могли восстановить ее облик.
По археологическим данным мы можем судить преимущественно о способе
застегивания курток, формах поясов, оторочке одежд, о форме кожаной обуви, а также
о головных уборах. Из миниатюр, изображающих целые фигуры в чешском костюме -184-языческого периода, наиболее полное представление дают изображения в легенде о св.
Вацлаве в Вольфенбюттельском кодексе (конец X или начало XI века), изображения, по-
видимому, правильные
[819]
, и фрески часовни в Зноймо в Моравии, так как хотя они и
относятся к концу XII или началу XIII веков, но в них по старой традиции изображаются
сцены из языческого периода: призвание Пржемысла на чешский княжеский престол
[820]
.
Об одежде восточных славян наиболее полное представление дает так называемый
кодекс Гертруды (Codex Gertrudianus) — псалтырь XI века трирского архиепископа
Эгберта, с изображением князя Ярополка, его жены Ирины и матери Гертруды, а еще в
большей степени представление о ней дает «Изборник», написанный для великого князя
Святослава в 1073 году, с миниатюрой, изображающей княжескую семью. К числу таких
изображений, вероятно, можно было бы отнести и изображения семьи князя Ярослава
в храме св. Софии в Киеве (заложен в 1037 году), если бы позднее при реставрации
оригинал не был так искажен
[821]
. Среди византийских рукописей большой интерес
представляет изображение болгар, изъявляющих покорность императору Василию II
Болгаробойце (975–1025), на миниатюре греческого псалтыря начала XI века, ныне
хранящегося в библиотеке св. Марка в Венеции, и изображение двух болгар в менологии
того же императора (теперь в Ватикане) в одеждах славянского типа
[822]
.

185-Из скульптур, которые у нас есть основания считать изображающими славян того
периода, можно назвать только так называемую колонну Святовита в Кракове,
изображающую мужчину в подпоясанном кафтане, сапогах и шапке; скульптура же из
Гольцгдерлингена в Вюртемберге, как и рельефы в Бамберге и Альтенкирхене и
бронзовая статуэтка из Света, дает очень мало
[823]
. Дакских варваров на колонне
Траяна и на памятнике у Адамклисса в Добрудже, несмотря на то, что их одежда во
многом сходна со славянской, если не будет других доказательств, нельзя считать -186-славянами II века. Этнографическим материалом, если учесть многочисленные влияния,
сказывавшиеся в течение тысячелетия на народной одежде, нужно пользоваться
осторожно. Подробной же сводной работы об одежде пока нет
[824]
.
Части одежды. Древняя славянская одежда не была свободной и не подчеркивала
красоту телесных пропорций и движений человеческого тела. Она плотно облегала
тело, в целом была тяжелой и лишь позднее под итало-греческим влиянием стала
более свободной и легкой.
Мужская одежда исстари состояла из штанов, рубахи и из верхней одежды — плаща.
Штаны поддерживались на бедрах бечевкой, позднее ремнем и завязывались у
щиколоток. В общем они были узкими, тесно прилегавшими к телу (так изображаются
штаны северных варваров на древних скульптурах и древнейших фресках и
миниатюрах), примерно такими же, какими мы видим их и поныне на Балканском
полуострове или в Карпатах. Широкие, подвязанные под коленами штаны русов, а также
и чехов упоминаются арабскими источниками, но вскоре, видимо, был перенят обычай
носить штаны короткие, римско-германского покроя, с подвязкой под коленом. Был
перенят также обычай закрывать икры ног особым голенищем или обматывать их
перевязью. Для обозначения штанов, носившихся только днем
[825]

мы встречаем три
общих древних термина: ногавицы, гати (праславянск. гатя) и шаровары. Первое слово,
вероятно, означало все виды штанов вообще, но больше всего узкие штаны, второе
(происхождение его загадочно) — широкие штаны, третий же термин — восточного, по
всей вероятности иранского, происхождения
[826]
, — также означал широкие штаны с
многочисленными складками, какие описывают у русов Ибн-Русте и Персидский географ
и какие, по сообщению папы Николая (866 год), по примеру волжских болгар носили и
балканские славяне
[827]
, причем термин «шаровары» остался общим для всех славян.
-187-Плечи и спину древние славяне часто оставляли неприкрытыми и, по свидетельству
Прокопия, даже в бой шли так. Но тем не менее условия среды, в которой они жили, все
же вынуждали их носить одежду, которая прикрывала бы и верхнюю половину тела, и
притом прикрывала ее хорошо. В конце языческого периода мы действительно
встречаемся уже с рядом названий, говорящих об этих частях одежды: рубъ, чехль,
свита, срака, сукне, кошуля, котыга, но мы не всегда знаем, какие были между ними
различия, хотя таковые, очевидно, все же имелись как в покрое одежды, ее длине,
форме рукавов, так и в сорте ткани. В древнейших славянских источниках -18 -употребляется то одно, то другое название, соответствующее греческ. κος, σθής,
δόνη, χ των, μ τιον и латинск. vestis, tunica, kamisia.
Основной частью одежды, являющейся одновременно и нижней, был рубъ
(старославянск. р бъ, русск. рубаха) — вид грубой конопляной или льняной рубашки
длиною до колен, несомненно весьма простого покроя, примерно такого же, какой мы
знаем в Германии в IV веке н. э.
[828]
, с воротом и рукавами. В письменных памятниках
этот вид одежды засвидетельствован с XII века, а аналогии, имеющиеся в изображениях
варваров на памятнике в Адамаклиссе, и роль, которую играет рубаха в славянской
деревне, например во время похорон, указывают на ее глубокую древность. Столь же
древнего происхождения и чехль, но различие между ними неясно. Скорее всего чехль
означал то же, что и рубаха
[829]
.
Начиная со времени римской эпохи в Прикарпатских землях появляется множество
застежек небольшого размера, изготовленных в римских мастерских, что указывает на
частое ношение одежд из легких материалов, соединенных у шеи или на плече
застежкой. Весьма вероятно, что вместе с этими металлическими изделиями римлян к
славянам перешла и сама одежда — короткая и легкая туника, принадлежностью
которой застежка и являлась. Я не хочу этим сказать, что славяне до этого вообще не
знали коротких рубах — мы об этом ничего не знаем, — однако несомненно, что
начиная с римской эпохи и под римским, а на востоке византийским, влиянием и у славян
вошла в моду короткая легкая свободная туника, а наряду с ней и другие куртки и
небольшие плащи. Такой короткой рубахой, часто украшенной роскошной каймой, была
славянская срака, срачица (сорочка), упоминающаяся в источниках чаще всего в XI
веке
[830]
. Такой была также сукня, сукно, сукьмань (чешское sukně), которая, как
показывает само слово, являлась туникой более грубой, изготовленной из сукна. Такой
же была и кошуля. Это новое название (от латинского casula) для легкой нижней одежды
у более богатых классов стало заменять древние названия чехль и рубаш[831]
.
Летописец Козьма Пражский в начале XII века уже приводит поговорку: «Camisia proprior
sit corpori quam tunica»
[832]
. Однако мелкие застежки в IX и X веках большей частью
исчезли, а рубаха (кошуля), срачица и сукня завязывались у шеи тесемкой или
застегивались на пуговицу. О вышитых рубахах — кошулях (camisiae aurifigio ornatae)
упоминает Герборд, говоря о поморских славянах
[833]
.
Поверх этих легких одеяний славяне в X и XI веках надевали более тяжелые верхние
одежды. Такой верхней одеждой по характеру своего материала могла быть прежде
всего сукня, и нам известно, что она выполняла эту роль и в более поздние столетия.
Наряду с сукней возник и ряд других видов особой верхней одежды с рукавами и без
рукавов. Эти одежды, если у них был впереди разрез, надевались как современные
плащи или пальто, в противном же случае натягивались через голову и застегивались у
шеи пуговицами или петлицами. К этой тяжелой верхней одежде, изготавливавшейся из
грубых материалов, относится прежде всего славянская свита. Свита — длинная куртка
местного происхождения, название которой в древнейших славянских переводах
соответствую греческому χ των, σθής, но также и μ τιον. Свита делалась с
рукавами, и носили ее в XI веке на Руси, где она удержалась и поныне (на Украине); носят
ее и на Балканах
[834]
.Варвары древней Дакии, изображенные на памятнике в Адамклиссе
и на колонне Траяна в Риме, также изображены в куртках, напоминающих свиту, на
основании чего проф. Беньковский сделал вывод, что это изображение славян, —
вывод, который сам по себе, возможно, и верен, но для подтверждения которого
изображенный на рельефе костюм, аналогичный свите, недостаточен
[835]
.
-189-Уже в X и XI веках у славян существовал и ряд других видов верхней одежды —
длиннополой, застегивавшейся на ряд пуговиц или петлиц, с опущенными или стоячими
воротниками, стянутых поясом. Эта часть одежды носила название кабатъ, жупанъ.
Происхождение всех этих названий не славянское, а восточное или греческое
[836]
, а так
как в русских могилах наряду с пуговицами и воротниками от таких одежд часто находят
и остатки чужеземных богато отороченных тяжелых вышитых тканей, то я полагаю, что
эти виды длинной верхней одежды вообще приходили к славянам из чужих краев,
частью из Византии, частью же с Востока. Такие одежды, украшенные на груди
петлицами и стянутые в талии поясом, мы видим на рисунках болгар в Ватиканском
менологии, на изображениях болгар в псалтыре из библиотеки св. Марка (см. выше, стр.
227) и особенно хорошо на ряде портретов русских князей и их семей, в частности, на
уже упомянутом портрете в «Изборнике» Святослава (1073 год), на изображении семьи
князя Ярослава на фреске храма св. Софии, на древних портретах князей Бориса и
Глеба и других
[837]
. Ибн-Фадлан также подтверждает, что в X веке русские славяне
отличались от скандинавских купцов длинными куртками
[838]
. И нет сомнений, что как на
востоке и юге славяне перенимали более роскошные одежды Византии и Востока, так и
на западе они перенимали более пышные рубахи и куртки итало-германского
происхождения. Когда епископ Оттон Бамберский приехал к поморским славянам, чтобы
обратить их в христианство, он наряду с другими дарами вез с собою и редкие ткани и
одежды, которыми одарял поморян, добавляя к ним золотые пояса и вышитые
башмаки
[839]
. Роскошная длинная туника представлена на идоле в Арконе, а длинный
опоясанный кафтан (рис. 52А и 52В)
[840] — на так называемой статуе Святовита в
Краковской академии.
190-Вообще чужеземное влияние на славянские одежды с того времени, когда славяне
пришли в соприкосновение с Римом, Царьградом, а на востоке с болгарами, хазарами и
печенегами, было очень сильным. Это влияние сказывалось на имущих классах, которые
старые одежды предоставляли носить простым людям, хотя у последних появляются
чужеземные изделия. С юга и востока приходили, в частности, одежды из шелка,
тяжелой золотой парчи и аксамита, а с ними пришел и ряд названий одежды, с которыми
мы встречаемся в позднейшие столетия, а также ряд названий дорогих тканей и
деталей одежды

Князья же, как я это еще покажу, вообще переняли у византийского
двора все церемониальные одежды (см. далее, стр. 238).
Упомянутые выше верхние одежды отделывались мехом или же мех подшивался
внутрь, и тогда одежда превращалась в шубу, для обозначения которой в старом
славянском языке наряду с местным названием кожухъ было и чужеземное, восточное
— шуба
[842]
. Такие шубы славяне начали носить много раньше, чем южные народы, и
поэтому император Никифор II (963–969) с презрением обращался к болгарскому
правителю: «Скажите вашему одетому в кожух начальнику…»
[843]
.
-19 -Все эти одежды стягивались поясом (славянск. поясъ, опасъ), изготавливавшимся из
различных тканей и, как правило, просто завязывавшимся (без пряжек). На поясе висело
оружие, мешочек с огнивом, ножик и футляр с туалетными принадлежностями. Большая
мошна (древнеславянск. вретище) также была типичной принадлежностью славянского
крестьянина. Здесь же следовало бы отметить, что рукавицы
[844] засвидетельствованы
у славян уже в XI веке. Верхнюю половину тела простой народ защищал от ненастной
погоды и холода тем, что обертывал вокруг всего тела большой кусок грубой шерстяной
ткани или целую, надлежащим образом обработанную баранью, волчью или медвежью
шкуру. Для такой накидки у древних славян было специальное название плашть (от лат.
pallium), а для специальной роскошной меховой накидки название крзно, кързно. Оба
названия засвидетельствованы в источниках X и XI веков. Особенный интерес
представляет второе название, так как из грамот Оттона II от 937, 970 и 983 годов мы
видим, что полабские славяне сдавали немцам корзна (crusina, crusna) для уплаты
десятины
[845]
. Славянское корзно принадлежало к числу тех вещей, которые в большом
количестве заимствовались немцами (kürzen) и вообще населением Западной Европы,
где позднее стало известно под названием склавина, склавония, франц. esclavine,
немецк. slavenîe. Вместе с тем совершенно очевидно, что и сами славяне перенимали -192-чужеземные покрои плащей, особенно позднеримских и поздневизантийских воинских
плащей. Русская и чешская луда образовалась из скандинавского lodha, русск.мятьль из
греческ. μαντήλιον, славянск. куколъ, кукла из лат. cacullus, славянск. гуна из латинско-
греческ. gunna, γούννα, а сербско-болгарск. сай, сая, саиче, как указал Н. Кондаков,
является не чем иным, как древним римским sagum — σ γιον
[846]
. Эти плащи
закреплялись на плече пряжкой, фибулой или пуговицей.
Неясно происхождение и форма древнеславянской ризы, которая уже в X веке
засвидетельствована как род какой-то свободной накидки различных цветов,
опоясанной поясом. Риза перешла в церковные одежды православной церкви, и здесь
греческое название ее φαιλώνης (от первоначального φαινώλης) соответствует
латинскому paenula. Позднее, однако, термин «риза» в отдельных славянских языках
перешел на различные части одежды
[847]
.
Женская одежда, как и мужская, первоначально состояла из рубашки, представляющей
собой длинную грубую нижнюю сорочку (льняную или конопляную), которой, по всей
вероятности, в большинстве случаев и ограничивался женский костюм. И поныне
славянки на Балканах летом ходят в одной только длинной рубахе. Покрой ее нам
неизвестен, однако несомненно, что делали ее из куска ткани, который обертывали
вокруг тела и сшивали на боку. Рукавов она не имела и поддерживалась на плечах одной
или двумя лямками. Была она примерно такой же, как и рубахи, которые и сейчас
женщины носят в Карпатах
[848]

. Верхняя одежда, если в ней была необходимость,
надевалась уже на рубаху, причем нижнюю часть тела закрывали фартуками (спереди и
сзади), а верхнюю — различными видами платья
[849] или кабатом, не отличавшимся от
мужского. По всей вероятности, первоначально покрой и отделка этого вида одежды
для обоих полов были одинаковы. Древнее общеславянское выражение оплечье
означает повсюду у славян какую-то надевавшуюся на плечи часть женского костюма.
Весьма вероятно поэтому, что нечто похожее (какой-нибудь жилет или воротник у
горла) имели уже древнеславянские женщины, но прямо это не засвидетельствовано.
-193-Впрочем, у женщины, целый день занятой на работе, и не могла развиться какая-то
типичная верхняя одежда, которая мешала бы свободным движениям. Поэтому я
думаю, что верхнее платье носилось довольно редко. Зимой женщина, разумеется,
тоже защищала себя от холода шубой или каким-нибудь другим видом накидки,
название которой понява (понева) засвидетельствовано уже в XI веке, а в отдельных
областях России оно и до сих пор означает широкий передник, прикрывающий нижнюю
часть тела сзади и с боков
[850]
.
-194-Обувь. О характере обуви, которую носили славяне, сохранилось больше известий,
больше имеется и археологических находок остатков обуви. Первым видом обуви были,
несомненно, башмаки, изготавливавшиеся из куска кожи, края которой были отлого
изогнуты и стянуты вверху лыком, бечевкой или ремешком, и, таким образом, их можно
сравнить с обувью, которую славяне местами и поныне носят в Карпатских горах и на
Балканах. У древних славян так же, как и теперь, был известен крпце (krpce),
церковнославянск. кръпа
[851]
, или опанкы, церковнославянск. опьнъкы, в то время как
башмак, изготовленный из лыка, издавна назывался лапъть (множ. лапъты). Лапти
засвидетельствованы летописью уже в XI веке, а древнее чешское предание,
записанное у Козьмы Пражского, приписывает лапти из лыка уже Пржемыслу
[852]
. Башмак
в современном понятии этого слова также засвидетельствован еще в X веке
императором Константином Багрянородным в греческой транскрипции σ ρβουλα, что
соответствует славянскому červьjь (черевяки, черевья), сербск. цревльа, болг.
цървули
[853]
. Это, вероятно, и есть низкие сапоги, достигающие щиколоток, которые
упоминают у славян Персидский географ и Гардизи. Св. Вацлав и Войтех, согласно
старым легендам, также ходили в башмаках, а Козьма Пражский под 1087 годом
упоминает башмаки у полабских сербов и под 1090 годом — в Чехии. Латинские термины
для них — coturni, calcei, calciamenta
[854]
.
Хорошие сапоги простому народу известны не были, но люди имущих классов с
чужеземными изделиями, в частности с расшитыми башмаками и низкими сапогами с
раструбами, какие мы видим на миниатюрах X века, познакомились рано. Вышитые
башмаки сохранились в сокровищнице св. Вацлава в храме в Старой Болеславе, и такие
же башмаки раздавал поморским вельможам епископ Оттон Бамберский
[855]
. Сапоги с -195-раструбами спереди и с отверстиями для шнуровки были найдены в могилах в
Шаргородском городище у Василькова (Киевская губерния).
Наряду с этими башмаками и низкими сапогами уже в X веке славяне носили высокие
сапоги без раструбов, полностью прикрывавшие голени. Нам известны два древних
наименования этого рода обуви: сапогъ, засвидетельствованное уже в X веке в
римском патерике, в древнейших переводах священного писания, и у Иоанна, экзарха
болгарского
[856]
, затем — скоры. О древности этих наименований говорит их
распространенность среди всего славянства. Высокие сапоги мы также видим на
древнейших, относящихся к XI и XII векам изображениях русских князей, они
засвидетельствованы и археологическими находками, относящимися к этому же
времени

. Однако я полагаю, что этот род обуви заимствован у восточных
кочевников, в частности у них заимствованы сапоги из зеленой или красной кожи.
Голени славяне защищали не только обувью, но и матерчатой перевязью или
ремнями. Подобным образом обернуты голени у св. Вацлава на миниатюре
Вольфенбюттельского кодекса, где он изображен в виде сидящего на лошади воина со
шпорами
[858]
. Шерстяные чулки засвидетельствованы находками в могилах XII века,
однако и «копытца» (копытьце) русских источников XI века, очевидно, являлись
короткими, доходившими до колен чулками
[859]
.
Прическа, головные уборы. Что касается прически и бороды, то у славян для
неженатых, несомненно, существовал древний обычай носить длинные, нестриженые
волосы, зачесанные на висках, какие мы видим, например, на изображениях
Вольфенбюттельского кодекса или на фресках часовни в Зноймо. Если же в источниках
конца языческого периода мы читаем о славянах на Руяне и о мораванах нечто иное, то
это лишь результат чужеземного влияния. Руяне в XII веке брили бороду, а волосы
стригли, мораване же, как об этом ясно говорят источники
[860]
, по примеру мадьяр
бороду и усы брили, а голову коротко остригали. Вообще же у славян коротко
остриженные волосы были признаком рабства, и тот, кто свободному человеку
остригал волосы или бороду, подвергался наказанию
[861]
. Исключение составляет лишь
русский князь Святослав, который, судя по описанию Льва Диакона (IX, II), брил бороду и -196-голову, оставляя только прядь волос, свешивавшуюся у него с головы, и густые усы.
Заплетенные косы у мужчин, какие носили мужчины урало-алтайских народов (например,
авары, монголы, мадьяры), у древних славян не засвидетельствованы, и нынешние
следы этого обычая следует бесспорно отнести за счет чужеземного влияния
[862]
.
Вместе с тем косы, как я дальше еще покажу, являлись типичной прической славянских
девушек.
Борода, насколько мы можем проследить, причесывалась по-различному. Так, мы
читаем о русских славянах, что они бороду брили либо заплетали в косички, Святослав
же носил усы. Такие же усы изображены и у князей на древнейших монетах, в то время
как князья на русских миниатюрах изображены с большими бородами. Чехи, согласно
древнейшим легендам, также носили бороды, но на миниатюрах Вольфенбюттельского
кодекса наряду с окладистыми бородами и усами мы видим и бритые лица. То же самое
можно увидеть и на фресках часовни в Зноймо, изображающих сцены с Пржемыслом.
Балтийские славяне на Руяне бороду брили, и только главный жрец Святовита носил
длинные волосы и длинную бороду
[863]
. Таким образом, единообразия в манере носить
усы и бороду не было, тем не менее большая борода («брада») и длинные усы накануне
XI века были наиболее обычны.
На голове мужчины носили различного рода шапки, аналогии которым мы можем
проследить у западных славян только с XIII века. У восточных же и южных славян
(главным образом у князей) уже с X и XI веков мы видим высокие и низкие шапки [см.
изображение на титульном листе (рис. 15) «Изборника» князя Святослава] с меховым
околышем и наушниками, иногда и с наконечником впереди для прикрепления пера
[864]
.
О том, что некоторые виды этих головных уборов были специфически славянскими, мы
судим по сообщению Эббона о немце Геримане, который, желая проникнуть в храм бога
Триглава в Щетине, надел на себя славянский плащ и шапку (pilliolum barbaricum)
[865]
.
Вместе с тем славяне, разумеется, перенимали и носили также головные уборы
чужеземного происхождения и покроя. На это во всяком случае указывает головной
убор, известный под общеславянским названием клобукъ (от тюркск. калпак), которое
засвидетельствовано у славян с XI века, а также общеславянское наименование чапка,
шапка, перенятое от средневекового латинского термина cappa, обозначавшего
головной убор западного происхождения
[866]
. Археологических данных очень мало, если
не считать прекрасную, но относящуюся к более позднему периоду (конец XII века)
шапку князя Владимира Мономаха
[867]
. В раскопках головные уборы встречаются редко.
Антонович в житомирских могильниках нашел возле черепов куски березовой коры,
обтянутые тканью и украшенные бусами.
-197-Девушки носили волосы, заплетенные в косы
[868]
, и ходили с непокрытой головой,
которую, как об этом свидетельствуют многочисленные находки, украшали только
повязкой (диадемой) и височными кольцами (большей частью из серебра). Женщины в
отличие от девушек всегда ходили с головой, покрытой либо платком (наметъка, завой,
повой, убрусъ), концы которого спадали на грудь, либо чепцом (чепьсь, чепець),
полностью покрывавшим остриженную голову замужней женщины; у восточных славян
такой чепец подвергся сильному византийскому и восточному влиянию (русская кика,
кокошник и т. д.). Срывание с головы женщины платка или чепца наказывалось очень
строго. Несложные одежды славянки шили дома сами, используя для этого железные
или костяные иглы, большое количество которых найдено в могилах. Эту простую
одежду славяне разукрашивали цветной вышивкой. В том, что они это делали, у меня
нет никаких сомнений, ибо для того, чтобы нынешняя славянская вышивка,
выработавшаяся в течение последних столетий, достигла такого совершенства и
утонченности, нужны были многовековой опыт и долгий путь развития. Впрочем, мы
располагаем и древними известиями, подтверждающими это. Так, Козьма Пражский в
записанной им легенде о Либуше сообщает о вышитых подушках, а Герборд сообщает о
вышитых рубашках у поморян. Нет недостатка и в археологических свидетельствах,
представленных находками в славянских курганных могильниках
[869] на территории
России.
Разумеется, одежды действительно дорогие, изготовленные из дорогих тканей,
вышитые золотом и серебром и украшенные золотыми кружевами
[870]
, были всецело
чужеземного происхождения, и вполне естественно, что такие одежды приобретались
лишь князьями, особенно для тех случаев, когда они во время больших торжеств
должны были появляться перед народом. Правда, такие одежды нам известны только у
восточных и южных славян и лишь в первое время после принятия христианства, но -198-несомненно, что и те славянские князья, которые находились в тесных связях с
Востоком и Царьградом, нечто подобное носили и до принятия христианства.
Первые известные парадные одежды балканских и русских князей, как это показал
Н. Кондаков в своем исследовании древнейших изображений русских князей
[871]
,
являются почти полным воспроизведением церемониального убора византийского
двора. Князья возлагали на голову корону (или так называемую стемму,
представлявшую собой металлический обруч с двумя перекрещивающимися
металлическими дугами наверху, на которых укреплялся крест, или роскошную,
отороченную мехом шапку с крестиком наверху), надевали натягивавшуюся через
голову длинную, с широкой каймой (διβητήσιον) по подолу тунику, стянутую в талии
поясом, затем пурпуровый плащ (χλαμύς, σ γιον, σαγομαντ ον), застегивавшийся на
правом плече или на груди. Княгини также носили корону на голове
[872]
, византийский
патрицианский костюм, украшенный убранной камнями роскошной и широкой золотой
полосой, перекинутой через левую руку вокруг тела. Подобное воспроизведение
византийского церемониального костюма на Западе мы не встречаем. Здесь, судя по
миниатюрам, особенно по Вольфенбюттельскому кодексу, князья по своей одежде
всегда были более близки к народу. Хотя одежда их и шилась из дорогих тканей, но она
была легче и короче византийской.
В заключение настоящего исследования о характере славянской одежды можно еще
добавить, что ни одну из современных славянских одежд, какой бы примитивной она ни
была, мы не можем без оговорок отнести к древнему времени и назвать ее древней
славянской одеждой. Правда, в отдаленных горных областях Карпат и Балканского
полуострова сохранились многие особенности древнего одеяния: опанки, гати и
ноговицы, рубашки, у женщин фартуки, платки на головах, но тем не менее наряду с
этими особенностями в их одежде имеются многие новые составные части, которые
появились уже значительно позднее. И все же общий характер этих одежд, например в
Западных Карпатах, древний, и, по всей вероятности, простой народ выглядит там в
своей грубой конопляной одежде примерно так же, как выглядели славяне тысячу лет
назад.
-19 -Украшения. О славянских украшениях IX–XII веков можно было бы написать весьма
обширное исследование, так как от того времени до нас дошло очень много материала,
свидетельствующего, что, подобно другим народам, древние славяне, особенно
женщины, насколько это позволяли им их достатки, стремились к тому, чтобы
принарядить себя различного рода украшениями. В истории материальной культуры
древних славян нет ни одной такой другой страницы, которую можно было бы осветить
так подробно, как украшение тела и платья, а также связанное с этим производство
украшений, которые были тогда у славян в моде.
Однако объем и характер этой книги совершенно исключают подробное освещение
этого вопроса; описание же различного рода славянских диадем, височных колец, серег,
ожерелий, браслетов, перстней и многих других украшений без достаточно подробных
иллюстраций является вообще невозможным. Поэтому мне не остается ничего другого,
как отослать читателя к соответствующему разделу моей книги «Жизнь древних
славян» (I, 529–682), где он сможет найти подробное описание украшений и
соответствующие иллюстрации. Впрочем, к некоторым деталям мы возвратимся еще в
ходе последующего изложения, например в разделе о ювелирном деле и изготовлении
изделий с эмалью.
Здесь же я освещу лишь некоторые наиболее общие вопросы.
Во-первых, нам не известно, изготовляли ли славяне в древнейший период их
существования украшения и существовало ли у них ювелирное производство. Почти все
то, что является характерным для украшений славян языческого периода, появилось
только в конце этого же периода, с VIII по XI век, когда славяне подверглись сильному
византийскому, восточному и скандинавскому влиянию, а на Западе — влиянию
франков. До этого украшениями славяне были весьма бедны. В могильниках V–VI веков
мало встречается ремесленных изделий и украшений, что свидетельствует о большом
упадке культуры, наступившем, очевидно, в связи с переселениями народов и
потрясениями как данного, так и предшествовавшего ему периода. Более часто
украшения, привозные или местные, начинают появляться в славянских могилах только -20 -с VIII и главным образом с IX века. С этого времени и начинается новый подъем
материальной культуры.

Во-вторых, следует сразу же указать, что начиная с IX века славянские украшения
обнаруживают значительное разнообразие. Нет вещи (за небольшими исключениями),
форма и техника изготовления которых являлась бы общей для всех славян.
Отдельные славянские страны уже значительно отличаются друг от друга, особенно
Запад от Востока
[873]
, причем Восток в значительной степени усвоил византийский и
восточный стиль и перенял также и их технику. В X и XI веках преобладает восточный
стиль, с конца же XI века — византийский. Вместе с тем, хотя украшения и
изготовляются из бронзы, меди и золота, только серебро, привозимое арабами,
становится у славян важнейшим металлом. Украшения преимущественно делались из
серебра, они были мелкие, легкие, по технике изготовления большей частью
филигранные, и любовь к ним, несмотря на их восточное происхождение, характерна
для славян X и XI веков и, в частности, отличает их от соседей. Славянские женщины в
России своими изящными серебряными украшениями значительно отличались от своих
финских или литовско-латышских соседок.
Что касается отдельных видов туалетных украшений, то нашего внимания
заслуживают прежде всего перстни, браслеты и массивные ожерелья, а также серьги,
встречающиеся в больших количествах и имеющие самые разнообразные формы.
Столь важные когда-то застежка и пряжка теперь более редки и однообразны
[874]
.
-201-Фибулы в большом количестве появились в славянских землях только в результате
торговли с Римом, и происхождение их — всегда римское, провинциальное. В I–IV веках
н. э. фибулы с Эльбы и Дуная проникают в глубь земель, занятых в тот период
славянами, а начиная с IV века — с Черноморского побережья в среднюю Русь стали
проникать так называемые готские застежки (хотя это название я охотно заменил бы
другим), видоизменения которых удерживались там в отдельных случаях вплоть до VII и
VIII веков. Одновременно из Прибалтики приходили отдельные фибулы особой формы и
отделки (эмаль), а в конце IX и X веков из Борнхольма, главным образом с русско-
варяжскими дружинами, приходили и скандинавские застежки. В общем же фибула в -20 -конце языческого периода у славян весьма редка. Они не создали ни одного
собственного образца, отдавая, очевидно, предпочтение застегиванию при помощи
пуговиц или петлиц. Только в Восточных Альпах более часто обнаруживается типичная
для славян округлая, оригинально декорированная застежка (так называемый
кётлашский тип), но и она, как я полагаю, происходит из соседних франкских мастерских.
Пряжки и запоны встречаются уже чаще. Пряжка также появилась под римским
влиянием и служила для застегивания поясов и вообще ремней. Но в то время как среди
западных славян она не удержалась (во всяком случае, в западнославянских, а также в
южнославянских могилах пряжка встречается редко), на востоке она известна в
большом количестве как в формах, присущих собственно славянам, так и в ряде
образцов балтийского, скандинавского, финского и тюрко-татарского происхождения,
которые в отдельных случаях также приходили к славянам от их соседей. Однако
проанализировать их я здесь не имею возможности и потому снова вынужден
сослаться на соответствующее описание в «Жизни древних славян» (I, 557 и след.).
Из украшений, служивших исключительно этой цели, для славян прежде всего были
характерны диадемы. Выше мы уже видели, какое значение в жизни славянских девушек
имели (и до сих пор имеют) венец и диадема как отличительный признак незамужней
женщины. В России (в других странах очень мало) археология предоставила нам ряд
интересных доказательств этого. В частности, в славянских могилах в Полтавской
губернии были найдены весьма интересные диадемы, представлявшие собой повязку
вокруг головы, увешанную мелкими бусинками, кружками и ракушками. Еще более
красивые золотые, покрытые эмалью диадемы были найдены в нескольких кладах,
обнаруженных в Киеве и в Сахновке, близ Канева, но все они византийского
происхождения и относятся к более позднему периоду — XII–XIII векам.
В славянских могилах найдено также большое количество самых разнообразных серег. -203-В X и XI веках выделяются главным образом филигранные серьги, изготовленные из
тонких серебряных или золотых плетеных проволочек или шариков, ажурных или
покрытых зернью. Они являлись как предметом арабского импорта, так и предметом
импорта византийских мастерских. Особенно богаты ими Киевщина, а на Балканах —
Далмация. Однако довольно часто, хотя и в единичных экземплярах, они встречаются и
в других славянских странах, например в Чехии и Польше.
Ожерелья из славянских могил встречаются двух видов: ожерелья из стеклянных бус,
нанизанные вперемешку с бусинами из самоцветов, металлов и янтаря, и массивные
металлические обручи различнейших форм, так называемые гривны. [Слово это
(гривны) появляется в источниках с X века]. К ним можно отнести изготовленные в том
же стиле браслеты и мелкие перстни самых различных форм, которые, несмотря на то,
что среди них и имеются очень любопытные вещи, я не имею возможности здесь
рассмотреть
[875]
.

Однако из всех видов украшений наиболее важными и наиболее характерными для
славян являются кольца, вплетавшиеся женщинами в волосы. Они представляли собою
оригинальные украшения, свешивавшиеся с обеих сторон головы, впереди и позади
ушей (отсюда и археологический термин заушницы), закрывая виски или свисая до самых
плеч. Подвешивались они на повязке или диадеме, обхватывавшей голову, или же
попросту свободно вплетались в волосы. Наиболее близкой аналогией являются
византийские короны и диадемы с подвесками. Несмотря на глубокую древность
подобного рода украшений, мы находим их и у славян, главным образом с IX века. В XI и
XII веках возник ряд кольцевых форм этих украшений, которые стали характерны либо
для всех славян, либо для определенных славянских земель. В частности, у восточных
славян известны археологически различаемые области подвесных колец («височные
кольца» по терминологии русских археологов). Основным, общим для всех славян
типом, являвшимся в то же время одним из тех общеславянских культурных признаков,
по которым можно определять места обитания славян с VIII по XII век, было так
называемое S-образное кольцо, то есть маленькое или среднего размера кольцо,
обычно бронзовое, но часто покрытое серебром, один конец которого тупой, другой же
расплющен и загнут петлей в форме буквы S. Этот тип распространен от Савы, Альп и
Заале вплоть до внутренней России, но статистика находок показывает, что больше
всего он был распространен на Западе, где чаще всего и изготовлялся. Там он, судя по
всему, и появился, хотя этот вопрос является еще спорным. Лично я полагаю, что -204-примитивные кольца славяне вплетали в волосы издавна, но кольца с S-образным
концом они видели где-либо в северных римских областях, где первые аналогии таких
колец появляются уже до нашей эры, а чаще после начала нашей эры (в Боснии, Истрии,
Тироле). Кольцо с S-образным концом получило у славян столь большое
распространение, что с течением веков эта безделушка стала чисто славянским
украшением
[876]
. Это не единственная вещь, которая прошла у славян подобные
превращения, аналогичное превращение произошло частично и с римской керамикой,
которую славяне заимствовали, а позднее изменили, превратив в свою собственную
типичную славянскую керамику.
Основное простое S-образное кольцо получило дальнейшее развитие в результате
того, что местами менялся и усложнялся его завиток, S-образный конец, что на него
надевали стеклянные или металлические бусины, менялся его размер или изменялась
техника изготовления. Славянские женщины носили их по одному или по несколько (8–
10), подвешенными на подвязке по обе стороны головы. На Западе их носили вплоть до
XIII века. С Запада они проникли и в Россию, где мы довольно часто встречаемся с ними
в Поднепровье; однако здесь в России, особенно дальше на восток и север, мы
сталкиваемся с дальнейшим их локальным развитием. Русские височные кольца XI–XII
веков являются не только описанными здесь примитивными кольцами, но изменяются,
превращаясь в круги, нижняя часть которых переходит в звездообразно или
лопатообразно расчлененную плоскость ажурной и выгравированной пластинки. Такие
височные кольца, как правило, серебряные, особенно характерны для области древних
радимичей и вятичей
[877]
. Но и в других русских областях височные кольца
обнаруживают различные и отличающиеся друг от друга формы, хотя и не столь
богатые, как в бассейне реки Оки.
-205--206--207-Если рассматривать славянскую одежду и украшения в целом, то следует признать,
что особо роскошными они не были. Славянская одежда еще в конце языческого
периода и в начале христианской эры, если сравнить ее с одеждой соседей славян, была
еще бедна украшениями. Она отличалась своей простотой даже в тот период, когда у
славян уже развилось производство золотых и серебряных украшений, в силу того что
оно было ограничено лишь несколькими отдаленными друг от друга торговыми
центрами — Прагой, Пржеславом, Киевом, Суздалем, Новгородом. В этих центрах -208-славяне жили богаче и одевались роскошнее, в то время как простой народ как в Чехии,
так и в Польше и в чистославянской Западной Руси золотом и серебром богат не был.
Все исследователи справедливо отмечают, что могилы конца языческого периода в
этих землях бедны, особенно если сравнить их с современными им германскими или
тюрко-татарскими погребениями. Роскошные одежды и украшения развились лишь там,
где славяне непосредственно соприкасались с соседними им финскими, тюрко-
татарскими, пруссо-литовскими и скандинавскими народами. Здесь мы находим в
славянских могилах большое количество и большое разнообразие украшений, в
частности, дальнейшее развитие получили здесь височные кольца, диадемы, пряжки,
перстни и даже фибулы, гривны и браслеты, которые в других местах весьма редки. В X и
XI веках излюбленным материалом становится уральское серебро, а наиболее
распространенной техникой украшения — зернь. Так, например, в могиле, раскопанной у
Таганчи возле Киева, какого-то князя или боярина XI века мы находим почти одни
только серебряные или покрытые серебром вещи
[878]
. Об этом говорится и в I
Софийской летописи под 1209 г., где мы читаем о жителях Киева, что они не давали
женам своим золотых обручей и что ходили их жены в серебре
[879]
.
-209-Совершенно иную картину мы видим в тот же период у соседей славян — летто-
литовцев, финнов и болгар на Оке, Каме и Волге. Хотя в их могилах и встречается
больше украшений, но все они менее изящны и отличаются массивностью и
безвкусицей. Мы видим грубые головные уборы, тяжелые шумящие привески,
распространенную в ювелирном деле технику подражания плетеной веревочке, тяжелые
и массивные бронзовые ожерелья (часто надеваемые по несколько штук сразу),
огромные застежки и запоны причудливых форм, тяжелые браслеты — иногда по девяти
штук на руке. Одним словом — это совершенно иной мир, с более роскошным в
сравнении со славянской простотой нарядом, но зато с меньшим художественным
вкусом. Славянские девушки и женщины в своих изящных и легких серебряных
украшениях бесспорно выглядели более красиво, чем их соседки